Бессонница часть женщины бродский

Бессонница (Тютчев)

Часов однообразный бой,
Томительная ночи повесть!
Язык для всех равно чужой
И внятный каждому, как совесть!

Кто без тоски внимал из нас,
Среди всемирного молчанья,
Глухие времена стенанья,
Пророчески-прощальный глас?

Нам мнится: мир осиротелый
Неотразимый Рок настиг —
И мы, в борьбе, природой целой
Покинуты на нас самих;

И наша жизнь стоит пред нами,
Как призрак, на краю земли,
И с нашим веком и друзьями
Бледнеет в сумрачной дали;

И новое, младое племя
Меж тем на солнце расцвело,
А нас, друзья, и наше время
Давно забвеньем занесло!

Лишь изредка, обряд печальный
Свершая в полуночный час,
Металла голос погребальный
Порой оплакивает нас!

А. Фет

В полуночной тиши бессонницы моей
Встают пред напряженным взором
Былые божества, кумиры прежних дней,
С их вызывающим укором.

И снова я люблю, и снова я любим,
Несусь вослед мечтам любимым,
А сердце грешное томит меня своим
Неправосудьем нестерпимым.

Богини предо мной, давнишние друзья,
То соблазнительны, то строги,
Но тщетно алтарей ищу пред ними я:
Они — развенчанные боги.

Пред ними сердце вновь в тревоге и в огне,
Но пламень тот с былым несхожий;
Как будто, смертному потворствуя, оне
Сошли с божественных подножий.

И лишь надменные, назло живой мечте,
Не зная милости и битвы,
Стоят владычицы на прежней высоте
Под шепот презренной молитвы.

Их снова ищет взор из-под усталых вежд,
Мольба к ним тщетная стремится,
И прежний фимиам несбыточных надежд
У ног их всё еще дымится.

Бессонница

                                          
Из Писем Наталии Стрелле

         
Книга: Иосиф Бродский.
Стихотворения и поэмы

Письма римскому другу (1972)

     Нынче ветрено и волны с перехлестом.

        Скоро осень, все изменится в округе.

     Смена красок этих трогательней, Постум,

        чем наряда перемена у подруги.

     Дева тешит до известного предела —

        дальше локтя не пойдешь или колена.

     Сколь же радостней прекрасное вне тела:

        ни объятья невозможны, ни измена!

        ___

     Посылаю тебе, Постум, эти книги.

        Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?

     Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?

        Все интриги, вероятно, да обжорство.

     Я сижу в своем саду, горит светильник.

        Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.

     Вместо слабых мира этого и сильных —

        лишь согласное гуденье насекомых.

        ___

     Здесь лежит купец из Азии. Толковым

        был купцом он — деловит, но незаметен.

     Умер быстро — лихорадка. По торговым

        он делам сюда приплыл, а не за этим.

     Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.

        Он в сражениях империю прославил.

     Сколько раз могли убить! а умер старцем.

        Даже здесь не существует, Постум, правил.

        ___

     Пусть и вправду, Постум, курица не птица,

        но с куриными мозгами хватишь горя.

     Если выпало в Империи родиться,

        лучше жить в глухой провинции у моря.

     И от Цезаря далеко, и от вьюги.

        Лебезить не нужно, трусить, торопиться.

     Говоришь, что все наместники — ворюги?

        Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

        ___

     Этот ливень переждать с тобой, гетера,

        я согласен, но давай-ка без торговли:

     брать сестерций с покрывающего тела —

        все равно что дранку требовать от кровли.

     Протекаю, говоришь? Но где же лужа?

        Чтобы лужу оставлял я — не бывало.

     Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,

        он и будет протекать на покрывало.

        ___

     Вот и прожили мы больше половины.

        Как сказал мне старый раб перед таверной:

     «Мы, оглядываясь, видим лишь руины».

        Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

     Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.

        Разыщу большой кувшин, воды налью им…

     Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?

        Неужели до сих пор еще воюем?

        ___

     Помнишь, Постум, у наместника сестрица?

        Худощавая, но с полными ногами.

     Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.

        Жрица, Постум, и общается с богами.

     Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.

        Или сливами. Расскажешь мне известья.

     Постелю тебе в саду под чистым небом

        и скажу, как называются созвездья.

        ___

     Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,

        долг свой давний вычитанию заплатит.

     Забери из-под подушки сбереженья,

        там немного, но на похороны хватит.

     Поезжай на вороной своей кобыле

        в дом гетер под городскую нашу стену.

     Дай им цену, за которую любили,

        чтоб за ту же и оплакивали цену.

        ___

     Зелень лавра, доходящая до дрожи.

        Дверь распахнутая, пыльное оконце,

     стул покинутый, оставленное ложе.

        Ткань, впитавшая полуденное солнце.

     Понт шумит за черной изгородью пиний.

        Чье-то судно с ветром борется у мыса.

     На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.

Литовский дивертисмент (1971)

Книга: Иосиф Бродский. Стихотворения и поэмы

           Томасу Венцлова

        1. Вступление

     Вот скромная приморская страна.

     Свой снег, аэропорт и телефоны,

     свои евреи. Бурый особняк

     диктатора. И статуя певца,

     отечество сравнившего с подругой,

     в чем проявился пусть не тонкий вкус,

     но знанье географии: южане

     здесь по субботам ездят к северянам

     и, возвращаясь под хмельком пешком,

     порой на Запад забредают — тема

     для скетча. Расстоянья таковы,

     что здесь могли бы жить гермафродиты.

     Весенний полдень. Лужи, облака,

     бесчисленные ангелы на кровлях

     бесчисленных костелов; человек

     становится здесь жертвой толчеи

     или деталью местного барокко.

        2. Леиклос 

     Родиться бы сто лет назад

     и сохнущей поверх перины

     глазеть в окно и видеть сад,

     кресты двуглавой Катарины;

     стыдиться матери, икать

     от наведенного лорнета,

     тележку с рухлядью толкать

     по желтым переулкам гетто;

     вздыхать, накрывшись с головой,

     о польских барышнях, к примеру;

     дождаться Первой мировой

     и пасть в Галиции — за Веру,

     Царя, Отечество, — а нет,

     так пейсы переделать в бачки

     и перебраться в Новый Свет,

     блюя в Атлантику от качки.

        3. Кафе «Неринга»

     Время уходит в Вильнюсе в дверь кафе,

     провожаемо дребезгом блюдец, ножей и вилок,

     и пространство, прищурившись, подшофе,

     долго смотрит ему в затылок.

     Потерявший изнанку пунцовый круг

     замирает поверх черепичных кровель,

     и кадык заостряется, точно вдруг

     от лица остается всего лишь профиль.

     И веления щучьего слыша речь,

     подавальщица в кофточке из батиста

     перебирает ногами, снятыми с плеч

     местного футболиста.

        4. Герб

     Драконоборческий Егорий,

     копье в горниле аллегорий

     утратив, сохранил досель

     коня и меч, и повсеместно

     в Литве преследует он честно

     другим не видимую цель.

     Кого он, стиснув меч в ладони,

     решил настичь? Предмет погони

     скрыт за пределами герба.

     Кого? Язычника? Гяура?

     Не весь ли мир? Тогда не дура

     была у Витовта губа.

        5. Amicum-philosophum de melancholia, mania et plica polonica 

     Бессонница. Часть женщины. Стекло

     полно рептилий, рвущихся наружу.

     Безумье дня по мозжечку стекло

     в затылок, где образовало лужу.

     Чуть шевельнись — и ощутит нутро,

     как некто в ледяную эту жижу

     обмакивает острое перо

     и медленно выводит «ненавижу»

     по росписи, где каждая крива

     извилина. Часть женщины в помаде

     в слух запускает длинные слова,

     как пятерню в завшивленные пряди.

     И ты в потемках одинок и наг

     на простыне, как Зодиака знак.

        6. Palangen 

     Только море способно взглянуть в лицо

     небу; и путник, сидящий в дюнах,

     опускает глаза и сосет винцо,

     как изгнанник-царь без орудий струнных.

     Дом разграблен. Стада у него — свели.

     Сына прячет пастух в глубине пещеры.

     И теперь перед ним — только край земли,

     и ступать по водам не хватит веры.

        7. Dominikanaj 

     Сверни с проезжей части в полу-

     слепой проулок и, войдя

     в костел, пустой об эту пору,

     сядь на скамью и, погодя,

     в ушную раковину Бога,

     закрытую для шума дня,

     шепни всего четыре слога:

Строфы (1968)

Книга: Иосиф Бродский. Стихотворения и поэмы

        I

     На прощанье — ни звука.

     Граммофон за стеной.

     В этом мире разлука —

     лишь прообраз иной.

     Ибо врозь, а не подле

     мало веки смежать

     вплоть до смерти. И после

     нам не вместе лежать.

        II

     Кто бы ни был виновен,

     но, идя на правеж,

     воздаяния вровень

     с невиновными ждешь.

     Тем верней расстаемся,

     что имеем в виду,

     что в Раю не сойдемся,

     не столкнемся в Аду.

        III

     Как подзол раздирает

     бороздою соха,

     правота разделяет

     беспощадней греха.

     Не вина, но оплошность

     разбивает стекло.

     Что скорбеть, расколовшись,

     что вино утекло?

        IV

     Чем тесней единенье,

     тем кромешней разрыв.

     Не спасет затемненья

     ни рапид, ни наплыв.

     В нашей твердости толка

     больше нету. В чести —

     одаренность осколка

     жизнь сосуда вести.

        V

     Наполняйся же хмелем,

     осушайся до дна.

     Только емкость поделим,

     но не крепость вина.

     Да и я не загублен,

     даже ежели впредь,

     кроме сходства зазубрин,

     общих черт не узреть.

        VI

     Нет деленья на чуждых.

     Есть граница стыда

     в виде разницы в чувствах

     при словце «никогда».

     Так скорбим, но хороним,

     переходим к делам,

     чтобы смерть, как синоним,

     разделить пополам.

        VII1

     …

        VIII

     Невозможность свиданья

     превращает страну

     в вариант мирозданья,

     хоть она в ширину,

     завидущая к славе,

     не уступит любой

     залетейской державе;

     превзойдет голытьбой.

        IX1

     …

        X

     Что ж без пользы неволишь

     уничтожить следы?

     Эти строки всего лишь

     подголосок беды.

     Обрастание сплетней

     подтверждает к тому ж:

     расставанье заметней,

     чем слияние душ.

        XI

     И, чтоб гончим не выдал

     — ни моим, ни твоим —

     адрес мой храпоидол

     или твой — херувим,

     на прощанье — ни звука;

     только хор Аонид.

     Так посмертная мука

     и при жизни саднит.

           Редактор Клементина Игрекова