И снится мне сон олег стрижак

В издательском договоре можно прочесть, что книга эта издается на средства автора. В действительности, автор беден, как и положено русскому поэту.

Деньги на издание книги дали бывшие офицеры-подводники (все — выпускники Высшего военно-морского училища подводного плавания имени Ленинского Комсомола).

Люди скромные, они не пожелали, чтобы их имена были означены на обороте авантитульного или титульного листа книги: «нам это ни к чему». Ну, через какое-то время, я думаю, я назову (с благодарностью) их имена.

На мой прямой вопрос, зачем же им нужно, чтобы такая книга появилась, я получил ответ, по-флотски чёткий: «если прольётся свет на события 55-летней давности, то будет надежда, что свет прольётся и на дела сегодняшнего подводного флота».

Книжка эта сложилась из двух моих публикаций в газете «Вечерний Петербург» осенью 95-го и весной 96-го года (в газете они назывались «Как рассказывал Грищенко» и «Как рассказывал Грищенко. Послесловие»).

Я написал её совершенно неожиданно для себя.

И в мыслях не было, что в мою жизнь вдруг войдет тема, которая более чем на год оторвет меня от моей основной работы.

Всё началось в июльский день, когда я включил телевизор и вдруг услышал, что Петра Грищенко уже нет в живых (как уехал он, лет 15 назад, в Москву, все контакты мои с ним кончились), что лукавая власть обманула его: не дали ему Героя… а ведь только этим, держа его в ожидании Золотой Звезды, заставляли его молчать.

И так мне что-то горько стало, и обидно за Грищенко. За всех нас, за державу… и через несколько дней написались первые строчки:

«Вот уж и Грищенко нет…»

Грищенко

Матиясевич

Маринеско

Вот уж и Грищенко нет.

Ушел в тот мир, где все подводники живы и веселы, и где всякая атака заканчивается удачей. Надеюсь, тень его благословит сей мемуар. Некогда я служил в издательстве, готовил к печати рукописи героев войны. Редакторское дело, даже когда его любишь, занятие довольно нудное. И в «работе с автором», если автор не дурак и не чинуша, лучшим удовольствием было отодвинуть рукопись и попросить: «А расскажите, как всё это было на самом доле…»

И начинались истории, удивительные, незаписанная летопись войны. Грищенко был рассказчик интересный. Говорил негромко, и всё время будто поглядывал на свой рассказ со стороны, и с иронией. Джентльмен, командир старой формации, он был невозмутим. Единственный раз всполошился, когда я сказал ему, что, судя по указанным в рукописи координатам, его лодка уже неделю идет под лесами Белоруссии. «Не может быть! Где мои очки! Это машинистка всё перепутала!..» Истинный хохол, он являл в своем характере сочетание воли, хитрости, цепкого ума — и неизъяснимого простодушия. Простодушие не раз заводило его в беду. Не берусь передать манеру речи Грищенко, да и прошло почти двадцать лет. Грищенко говорил по-русски чисто, иногда в его речи вдруг звучали украинские интонации, а порой он и вовсе переходил на «ридну мову». Мне казалось, что на украинский язык Грищенко, при внешней невозмутимости и ироничности, переходил, когда внутренне от чего-то защищался.

Эти мои записки я уже носил в одну редакцию. Журналисты там очень независимые. Прежде они подчинялись обкому и сильно брюзжали. Теперь они служат банку и радуются. «Банкиры — наши благодетели, они нам денежку платят». Потащили в банкирскую цензуру и мой материал. Дежурный банкир, на беду, оказался советским капитаном первого ранга. Увидев, что есть возможность поруководить литературой, банкир-каперанг очень обрадовался (нормальная реакция партчиновника).

Обрадовавшись, каперанг взял дурно очиненный карандаш и старательно изрисовал рукопись вопросительными знаками величиной со спичечный коробок. Затем принялся писать на полях резолюции: «Нельзя!», «Нельзя!», «Так нельзя!», «Не надо!» — крупным корявым почерком. Далее цензор-банкир перешел к замечаниям развернутым (и с орфографическими ошибками): «Аккуратней надо! Дочь Трибуца — профессор Военно-морской академии!» Очень хорошо, думаю я. Но будь она даже передовой дояркой — какое отношение это имеет к рассказам Грищенко?

«О мертвых либо ничего, либо хорошо». Интересный подход. Тогда давайте Гитлеру хвалы петь.

«Так нельзя! Орёл жив!» Забавно: о мертвых нельзя, о живых нельзя, про кого же можно?

Когда я изучил каперанговскую клинопись, мне сказали, что банкир-каперанг желают со мной поговорить.

«Какую должность он занимает в редакции?» — спросил я.— «Никакую».— «Тогда передайте ему от меня слова Вилли Старка: ты что думаешь, мне кроме тебя язык почесать не с кем?»