Я как будто предчувствовал сегодня мне всю ночь снились какие то

Я как будто предчувствовал: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не видывал: чёрные, неестественной величины! Пришли, понюхали — и пошли прочь.

Молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху.
Городничий

Оно конечно, Александр Македонский — герой, но зачем же стулья ломать?

Также заседатель ваш… он, конечно, человек сведущий, но от него такой запах, как будто бы он сейчас вышел из винокуренного завода — это тоже нехорошо.

Вот, подлинно, если бог хочет наказать, так отнимет прежде разум.
Городничий

А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!

На зеркало неча пенять, коли рожа крива.

Умный человек — или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых выноси.

Чему смеетесь? – Над собою смеетесь!
Городничий

Дай только, Боже, чтобы сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой еще никто не ставил: на каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску.

От человека невозможно, а от бога все возможно
Растаковский

Пусть каждый возьмёт в руки по улице… чёрт возьми, по улице — по метле! И вымели бы всю улицу, что идет к трактиру, и вымели бы чисто!

На пустое брюхо всякая ноша кажется тяжела.
Пословица, которую произносит Осип

Оно чем больше ломки, тем больше означает деятельность градоправителя.

Это были знаменитые цитаты из комедии «Ревизор» Гоголя: афоризмы, крылатые выражения и фразы, а также пословицы из произведения.

Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую год назад была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась.

Большому кораблю – большое плаванье.

Да если проезжающий чиновник будет спрашивать службу, довольны ли, чтоб отвечали «Всем довольны, Ваше Благородие!» А который будет недоволен, то ему после дам такого неудовольствия!

Да сказать Держиморде, чтобы не слишком давал воли кулакам своим; он, для порядка, всем ставит фонари под глазами — и правому и виноватому.

Говорят о человеке пытаясь оправдать его неразумные поступки. Мол, таким родился, ничего изменить нельзя.

Да не выпускать солдат на улицу безо всего: эта дрянная гарниза наденет только сверх рубашки мундир, а внизу ничего нет.

Человек простой: если умрет, так и умрет, если выздоровеет, то и так выздоровеет.

В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро.
Слова Земляники. Имеется в виду халатное отношение медицинских работников к пациентам.

О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось.

Срывать цветы удовольствия.

Нужно быть посмелее. Он хочет, чтобы считали его инкогнитом. Хорошо, подпустим и мы турусы: прикинемся, как будто совсем и не знаем, что он за человек.

Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать!

Фраза городничего. Обозначает несоответствие общественному положению. Зазнайство.

А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться.

Я люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия. Я – признаюсь, это моя слабость, — люблю хорошую кухню.

Уж и вы! Не нашли другого места упасть! И растянулся, как чёрт знает что такое.

Без чинов, прошу садиться.

Поросенок ты скверный… Как же они едят, а я не ем? Отчего же я, черт возьми, не могу так же? Разве они не такие же проезжающие, как и я?

Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу, врет. Она сама себя высекла!

Вот еще насчет женского полу, никак не могу быть равнодушен. Как вы? Какие вам больше нравятся – брюнетки или блондинки?

Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувайлы мирские, жаловаться?

Я сам, по примеру твоему, хочу заняться литературой. Скучно, брат, так жить; хочешь наконец пищи для души. Вижу: точно нужно чем-нибудь высоким заняться.

Мы, говорит, и дворянам не уступим. Да дворянин… ах ты, рожа!
— Дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное.

Боже мой, какой суп! Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла.

Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрёт тебе брюхо да набьёшь себе карман, так и заважничал! Фу ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Легкость в мыслях необыкновенная.

Вот ты теперь валяешься у ног моих. Отчего? — оттого, что мое взя?ло; а будь хоть немножко на твоей стороне, так ты бы меня, каналья, втоптал по самую грязь, еще бы и бревном сверху навалил.

Я бы, признаюсь, больше бы ничего и не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.

Вон он теперь по всей дороге заливает колокольчиком! Разнесет по всему свету историю. Мало того что пойдешь в посмешище — найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно! Чина, звания не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши. Чему смеетесь? — Над собою смеетесь!

И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры…Можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров!

Я бы всех этих бумагомарак! У, щелкопёры, либералы проклятые! Чёртово семя! Узлом бы вас всех завязал, в муку бы стёр вас всех да чёрту в подкладку! В шапку туды ему!

Меня завтра же произведут сейчас в фельдмаршалы.

Так немножко прошёлся, думал, не пройдёт ли аппетит — нет, чёрт возьми, не проходит.

Ну, ну, ну…оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! Со мной не советую.

Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо бы, черт побери, приехать домой в карете, подкатить этаким чёртом под крыльцо к какому-нибудь соседу помещику, с фонарями, а Осипа сзади, одеть в ливрею… Воображаю, как бы все переполошились: «кто такой, что такое?» А лакей входит: (вытягиваясь и представляя лакея) «Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?»

Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор.

А, черт возьми, славно быть генералом!

Боже мой, какой суп! Я думаю, ещё ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла.

Чему смеетесь? – Над собой смеетесь!

Это топор, зажаренный вместо говядины.

Нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено.

Чай такой странный: воняет рыбой, а не чаем.

Прилгнул немного; да ведь не прилгнувши, не говорится никакая речь.

Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.

Ну, в ином случае много ума хуже, чем бы его совсем не было.

Ей-ей, и почестей никаких не хочу. Оно, конечно, заманчиво, но перед добродетелью все прах и суета.

Как я, нет, как я, старый дурак! Выжил глупый баран из ума!

Привыкши жить, comprenez vous, в свете — и вдруг очутиться в дороге: грязные трактиры, мрак невежества.

С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» — «Да так, брат, — отвечает, бывало, — так как-то все…» Большой оригинал.

Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем другое дело.

А там уж чиновник для письма, эдакая крыса, пером только: тр… тр… пошёл писать.

О боже, вот уж я и под судом! И тележку подвезли схватить меня!

Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И все случаемся не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе, пожалуй, изволь, братец! И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»… всё это я написал.

А деньги в кулаке, да кулак-то весь в огне.

На столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе!

Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я.

С тех пор как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи, выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.

Насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, – лекарств дорогих мы не употребляем. Больным велено габерсуп давать, а у меня по всем коридорам несет такая капуста, что береги только нос.

Вздор — отдохнуть. Извольте, господа, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош… Я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! Лабардан!

Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет и язык как в грязь завязнул.

Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? Даже вспотел.

А у меня, подлец, выпонтировал вчера сто рублей (о городничем).

Со мной престранный случай: в дороге совершенно издержался. Нет ли у вас денег взаймы, рублей четыреста?

На пустое брюхо всякая ноша тяжела кажется.

Спешу уведомить тебя, душа моя Тряпичкин, какие со мной чудеса.

И веревочка в дороге пригодится.

На дороге обчистил меня кругом пехотный капитан, так что трактирщик хотел уже было посадить в тюрьму; как вдруг, по моей петербургской физиономии и по костюму весь город принял меня за генерал-губернатора.

Черт побери, есть так хочется, и в животе трескотня такая, как будто бы целый полк затрубил.

И я теперь живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой; не решился только, с которой начать, — думаю, прежде с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на все услуги.

Да, таков уже неизъяснимый закон судеб: умный человек – или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых выноси.

Городничий глуп, как сивый мерин.

Почтмейстер точь-в-точь наш департаментский сторож Михеев, должно быть, также, подлец, пьёт горькую.

Аммос Федорович. Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам – рознь

Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы тебе кричат: «Почтенный!»

Надзиратель над богоугодным заведением Земляника — совершенная свинья в ермолке.

Хлестаков. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат, – отвечает, бывало, – так как-то всё…» Большой оригинал.

Наскучило идти — берешь себе извозчика и сидишь себе как барин, а не захочешь заплатить ему — изволь: у каждого дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет.

Смотритель училищ протухнул насквозь луком.

Хлестаков (по уходе его). Судья – хороший человек!

Судья Ляпкин-Тяпкин — в сильнейшей степени моветон.

Чёрт побери, есть так хочется, и в животе трескотня такая, как будто бы целый полк затрубил в трубы.