Мандельштам мне тифлис горбатый снится

В одной из своих программных статей Осип Мандельштам сравнивает культуру с плугом, который вспахивает чернозём времени. Смысл этой статьи, где сам писатель выступает в роли пахаря, так и останется до конца не понятым, если не вспомнить про исторический контекст того времени. Мандельштам жил и творил во времена «военного коммунизма» в грязной, как выражалась его будущая жена, и голодной Москве. Нехватка продовольствия замучила его настолько, что в июне 1921 года писатель со своей будущей женой Надеждой в поисках лучшей жизни отправились в Ростов-на-Дону. Там пара по счастливой случайности натолкнулась на знакомого — художника Бориса Лопатинского, который руководил комиссией по эвакуации на Кавказ. Так Осип Мандельштам с Надеждой отправились в свою первую командировку на Кавказ: вагон служебного поезда, на котором висела табличка «для душевнобольных» вёз их через Кисловодск и Баку, Тифлис и Батуми. Бегство из Москвы на юг стало настоящим спасением: хоть в поезде у них был крайне высокий шанс заболеть холерой, уже в Кисловодске с едой стало проще — там были оладьи и рис. Когда же пара достигла Грузии, она показалась им совершенно другим миром.

Ещё в поезде в Осипе и Надежде заподозрили шпионов: кто-то считал их лазутчиками белых, кто-то — красных. Уже на Кавказе Мандельштама арестовали, правда, всего на один день. За поэта вступились коллеги по литературному цеху — отдыхавшие в Батуми Тициан Табидзе и Нико Мицишвили. Литераторы, воспользовавшись своим непререкаемым авторитетом, смогли вызволить узника и устроить ему по-настоящему королевский приём. Мандельштаму в этих сытых краях нравится, он даже выступает со своими стихотворениями в местном «Обществе деятелей искусств», а затем переезжает вместе с Надеждой в Тифлис.

Новые друзья помогают Мандельштаму во всём. Рассказывают даже о таком случае, что как-то, встретив случайно потерявшихся в незнакомом городе Илью Эренбурга и его жену, Мандельштам тут же им заявил: «Сейчас мы пойдем к Тициану Табидзе, и он нас поведет в замечательный духан». Люди искусства, все пребывающие из беспокойной России, буквально сразу же — Мандельштам здесь не был исключением — вливались в культурную жизнь Тифлиса. Вместе с Эренбургом Мандельштам проводит занятия с актёрами «Театральной студии Ходотова», Осип Эмильевич ходит на вечера тифлисского «Цеха поэтов», где его уже ждёт, например, Алексей Кручёных.

Спустя несколько недель Мандельштам с дипломатической миссией от грузинского руководства вернулся на родину. В раскуроченной и буквально опустошенной стране он задержался ненадолго: примерно через полгода он опять-таки вместе с женой держит путь в Грузию, однако уже советскую. Мандельштамы уже по традиции обращаются к знакомым писателям и селятся в «Доме искусств», как тогда именовалось здание Союза писателей. Осип Эмильевич в Тифлисе получает простейшую работу референта, за которую имеет два обеда в столовой — для тех тяжёлых времён предложение вполне себе выгодное. Начальник Мандельштама — полпред РСФСР в Грузии Борис Легран — первым и сообщил Осипу Эмильевичу о смерти Николая Гумилёва. Мандельштама эта новость, касавшаяся его друга и поэта-акмеиста, буквально подкосила: он пишет ключевое для своего творчества стихотворение «Умывался ночью на дворе» и не может больше спокойно оставаться в Грузии, не может больше спокойно относиться к советской власти.

В 1921 году Мандельштам покидает Тифлис и уезжает на берег Чёрного моря, в солнечный Батуми, где занимается переводом грузинских стихов. Спустя несколько месяцев Мандельштам с Надеждой отплыли обратно в Ростов-на-Дону, чтобы вернуться в советскую творческую среду, которая принять их так и не сможет. Грузинский след в творчестве Мандельштама на этом не кончится: поэт проживёт небольшой отрезок жизни в этой солнечной стране ещё в 1930 году. Трагическая судьба Мандельштама закольцуется на теме Грузии: его отчаянным шагом в пропасть, его актом самоубийства станет публичное чтение стихотворения «Мы живём, под собою не чуя страны», посвящённом личности «кремлёвского горца» Иосифа Сталина. Особым совещанием НКВД СССР Осип Мандельштам будет приговорён к пяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере, где, так и не отбыв срок до конца, скончается и будет захоронен в братской могиле.

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлёвского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

А слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются усища,

И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет,

Как подкову, кует за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него — то малина

И широкая грудь осетина.

Источник

Известный исследователь истории Тбилиси, писатель и журналист Владимир Головин рассказывает о поэте Осипе Мандельштаме, важнейшая часть жизни которого была связана с Грузией.

Владимир ГОЛОВИН

«Мне Тифлис горбатый снится/ Сазандарей стон звенит,/ На мосту народ толпится,/ Вся ковровая столица,/ А внизу Кура шумит!»… «Подновлены мелком или белком/ Фисташковые улицы-пролазы;/ Балкон-наклон-подкова-конь-балкон, / Дубки, чинары, медленные вязы…».

Между этими строками из двух стихотворений Осипа Мандельштама, посвященных Тбилиси, – почти восемнадцать лет. Эти годы вместили десятки великолепных стихов и славу, арест за «пасквиль» на Сталина и высылку в прикамскую Чердынь. А еще – три приезда в Грузию, которая всегда была для поэта притягательным магнитом.

Грузия «заочно» вошла в его жизнь, еще до Октябрьского переворота – встречами в Петербурге с грузинскими красавицами-княжнами, которым он посвящал стихи. Это –Тинатин Джорджадзе и Саломэ Андроникашвили (Андроникова), «Соломинка», как называли ее поэты и художники с легкой руки Мандельштама. Они оставили в душе поэта такой след, что на крымском берегу в Коктебеле он грезил другим берегом Черного моря – грузинским, повторяя: «Золотое руно, где же ты, золотое руно?»

Но между мечтами и реальностью, как известно, дистанция огромного размера. Осип Эмильевич с братом Александром вступают на землю Золотого руна через четыре года после этих грез, в сентябре 1920-го, и сразу оказываются в… карантине Батумского особого отряда. В них заподозрили шпионов, одновременно и белых, и красных… Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы об этом не узнали отдыхавшие в Батуми поэты Тициан Табидзе и Нико Мицишвили из объединения «Голубые роги». Они смогли вызволить узника (в то время у поэтов еще были такие возможности!). И, ничуть не обидевшись на столицу Аджарии за «негостеприимство», Мандельштам выступает со стихами в тамошнем «Обществе деятелей искусств».

Ну, а Тифлис полностью компенсирует ему батумские неприятности. Новые друзья Тициан Табидзе и Паоло Яшвили проявляют такое гостеприимство, что, случайно встретив на Головинском проспекте растерявшихся в незнакомом городе Илью Эренбурга с женой, Мандельштам, без колебаний заявляет: «Сейчас мы пойдем к Тициану Табидзе, и он нас поведет в замечательный духан…»

Потрясенный Эренбург потом вспоминал: «Каждый день мы обедали, более того, каждый вечер ужинали. У Паоло и Тициана денег не было, но они нас принимали с роскошью средневековых князей, выбирали самые знаменитые духаны, потчевали изысканными блюдами. Порой мы шли из одного духана в другой – обед переходил в ужин. Названия грузинских яств звучали, как строки стихов…»

Но, конечно же, одними духанами в Тифлисе того времени поэт ограничиться не может. Творческая жизнь бьет ключом, дополнительный напор которому придают выдающиеся деятели литературы, живописи и музыки, приехавшие из неспокойной и голодной России. И Мандельштам органично входит в эту жизнь на обе недели свого пребывания. На сцене консерватории участвует в совместном с Эренбургом вечере, в «Театральной студии Ходотова» Осип Эмильевич проводит занятия с актерами. На вечерах в тифлисском «Цехе поэтов» спорит с Алексеем Крученых, Анной Антоновской, Сергеем Рафаловичем. И, конечно же, – нескончаемые прогулки по Тифлису. Который – своими улочками, балконами, храмами, базарами, погребками, шумным людом – казался городом из «Тысячи и одной ночи»…

Грузия как встретила Мандельштама вооруженной охраной, так ею же и проводила. Но уже под «крышей» весьма уважаемой дипломатической должности и не на обычном транспорте, а «в разбитом вагоне, прицепленном к бронепаровозу». Наверное, красным дипломатам не были чужды познания в поэзии, и Полномочное представительство РСФСР в Тифлисе дает статус дипкурьера Эренбургу, а его жене и Мандельштаму с братом – статус сопровождающих. Они везут «пакет с почтой и три огромных тюка, снабженных множеством печатей». Министерство иностранных дел Грузинской Демократической Республики снабжает «командированных в Москву» соответствующими пропусками. Что ж, без этого, наверное, нельзя было рассчитывать на быстрое возвращение домой в обход бумажной волокиты и недоразумений на границе.

«…Мы были первыми советскими поэтами, которые нашли в Тбилиси не только душевный отдых, но романтику, ощущение высоты, толику кислорода, – делится Эренбург и от имени Мандельштама. – Без Кавказа трудно себе представить русскую поэзию: там она отходила душой, там была ее стартовая площадка…»

Второй раз Мандельштам приезжает в Грузию через восемь месяцев, летом 1921 года, вместе с женой Надеждой. Это самый длительный срок его пребывания – почти полгода, именно здесь они узнают о смерти Александра Блока. В Грузии уже советская власть, и квартал в старинном районе Верэ, где остановились поэт с женой, неожиданно выселяется за несколько часов. По какой-то очень важной государственной надобности. Верийцам раздают уже приготовленные ордера на новое жилье, а Мандельштамы могут назвать только «Дом искусств», как именовалось тогда здание Союза писателей. Так они оказываются в другом старинном районе – Сололаки, в бывшем особняке промышленника-мецената Давида Сараджишвили, нынешнем Доме писателей Грузии.

А комендант этого дома… Паоло Яшвили. К тому же, он и Тициан живут с семьями на втором этаже. И Надежда Мандельштам на всю жизнь запомнила, как он, «великолепным жестом, приказал швейцару отвести нам комнату…, и швейцар не посмел ослушаться – грузинские поэты никогда бы не позволили своему русскому собрату остаться без крова».

«Мне Тифлис горбатый снится» — грибоедовцы готовят новую премьеру

Без всякого разрешения властей супруги поселяются в одном из небольших кабинетов этого дома. Еще сохранившаяся со старых времен прислуга возмущена этим и периодически бегает жаловаться в Народный комиссариат просвещения. А, заручившись очередным предписанием «не пущать», пытается выполнять его. Итог таких попыток описывает тоже Надежда Яковлевна: «Тогда с верхнего этажа спускался Яшвили и, феодальным жестом отшвырнув слугу, пропускал нас в дом. Мы продержались там около месяца».

А еще на какое-то время Мандельштамы сближаются с полпредом РСФСР в Грузии Борисом Леграном. Он – тифлисец, большевиком стал еще в гимназии и в шестом классе пытался приобщить к политике своего товарища Николая Гумилева. Мандельштама, нынешнего гумилевского друга, он берет в штат полпредства, на должность референта. Работа непыльная – просматривать газеты и делать из них вырезки. За это полагались два ежедневных обеда «по типу московских пайковых столовых». Именно Легран сообщает Осипу Эмильевичу о расстреле Гумилева. И тогда в «Доме искусств» рождается стихотворение, считающееся переломным в творчестве Мандельштама – «Умывался ночью на дворе».

Современники увидели в нем «новое мироощущение возмужавшего человека». Оно основано не на сочиненном ради романтики «восточном колорите», а на реальном тифлисском быте – водопровод в роскошном здании не работал, и все умывались привозной водой, из огромной бочки во дворе. Ну, а самое главное, оно удивительно перекликается со стихотворением Анны Ахматовой «Страх», тоже посвященным смерти Гумилева.

Вот первые строки стиха Мандельштама: «Умывался ночью на дворе/ Твердь сияла грубыми звездами./ Звездный луч – как соль на топоре./ Стынет бочка с полными краями». А вот – начало стихотворения Ахматовой: «Страх, во тьме перебирая вещи,/ Лунный луч наводит на топор./ За стеною слышен стук зловещий – / Что там, крысы, призрак или вор?» В первых строфах поэтов, разделенных огромным расстоянием – один и тот же образ луча на топоре!

Вообще же, в «Доме искусств» – самое плодотворное время для Мандельштама в Тифлисе. Он активно пишет в местные газеты, выступает на различных диспутах и вечерах, преподает в Театральной студии Ходотова, даже вступает в Союз русских писателей Грузии. Но, при всем этом, на террасах «Дома искусств» Осип Эмильевич яростно спорит со своими грузинскими друзьями, осуждая символизм. Он искренне недоумевает, почему «голубороговцы» живут образами, связанными с европейской литературой, призывая их обратиться к корням Грузии, где «старое искусство, мастерство ее зодчих, живописцев, поэтов, проникнуто утонченной любовностью и героической нежностью». Дело доходит даже до разборок на уровне «А кто ты такой, чтобы нас учить?» и клятв именем Андрея Белого «уничтожить всех антисимволистов». А вот величие грузинского поэта Важа Пшавела спорщики признают единогласно.

При всем этом, Мандельштам не может не переводить голубороговцев. Так в первой русской антологии «Поэты Грузии», которая издается в Тифлисе в конце 1921 года, появляются стихи Тициана Табидзе, Нико Мицишвили, Георгия Леонидзе, Валериана Гаприндашвили. Затем переводятся певец Тбилиси Иосиф Гришашвили и армянский футурист-тифлисец Кара-Дервиш (Акоп Генджан). Открыв для себя Важа Пшавела, Мандельштам переводит его по подстрочникам Паоло и Тициана. И уже современные нам литературные критики признают: «Переводческую работу Мандельштама в 1921 году в Грузии следует поставить, вслед за работой Константина Бальмонта, к самым истокам серьезных контактов русских поэтов-переводчиков и грузинской поэзии, достигших своего расцвета уже в тридцатых годах…»

В общем, Мандельштам настолько становится своим в литературном мире Грузии, что во втором номере петроградского «Вестника культуры» за 1922 год появляется примечательная «утка»: «Поэт О. Мандельштам переехал в Тифлис». На деле же, все иначе. «Комиссары, убедившись, что примитивно – ручным способом – выгнать нас нельзя из-за сопротивления Яшвили, дали нам ордер на какую-то гостиницу с разбитыми стеклами», – пишет Надежда Яковлевна. И вскоре, выпив вина с соседями–милиционерами (Тбилиси во все времена – Тбилиси!), Мандельштамы уезжают в Батуми. Там они встречаются с бедствовавшим, не сумевшим уехать в Турцию Михаилом Булгаковым.

«Это было в Батуме в 21 году…, – вспоминала Надежда Мандельштам. – К нам несколько раз на улице подходил молодой человек и спрашивал О. М., стоит ли писать роман, чтобы послать его в Москву на конкурс. О. М., к тому времени уже знавший литературную жизнь, говорил, что на конкурс посылать ничего не стоит, а надо ехать в Москву и связаться с редакциями. Они иногда подолгу разговаривали именно на эту «практическую» тему». Мандельштам сказал тогда жене: «В нем что-то есть – он, наверное, что-нибудь сделает, у него, вероятно, накопился такой материал, что он уже не в состоянии не стать писателем»… В Батуми они проводят около двух месяцев и уезжают почти на девять лет.

Их приезд на Южный Кавказ в 1930-м посвящен, в основном, Армении. Дожидаясь вызова туда, поэт с женой шесть недель проводят в Сухуми, в доме отдыха имени Серго Орджоникидзе, являвшемся правительственной дачей. Мандельштам запомнил Сухуми таким: «Он весь линейный, плоский и всасывает в себя под траурный марш Шопена большую луговину моря, раздышавшись своей курортно-колониальной грудью. Он расположен внизу, как готовальня с вложенным в бархат циркулем, который только что описал бухту, нарисовал надбровные дуги холмов и сомкнулся».

Весте с ними отдыхают заместитель наркома земледелия СССР, через шесть лет ставший олицетворением кровавых репрессий – Николай Ежов и «пролетарский поэт» Александр Безыменский.

«Три недели я просидел за столом напротив Безыменского и так и не разгадал, о чем с ним можно разговаривать», – признавался Мандельштам. И надо же случиться так, что именно Безыменский, активный член РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей), которая травила Маяковского, сообщает «океаническую весть» о смерти этого поэта. Мандельштам поражен не только этой вестью: «Общество, собравшееся в Сухуме, приняло весть о гибели первозданного поэта с постыдным равнодушием… В тот же вечер плясали казачка и пели гурьбой у рояля студенческие вихрастые песни»…

С начала лета до середины осени Мандельштам проводит в Армении, а затем – опять Тифлис. Нельзя точно сказать, бывал ли снова поэт в столь памятном ему сололакском особняке. Скорее всего – да, ведь он вновь встречался с местными писателями, вел переговоры о работе в архивах. Гораздо важнее другое: в тот его приезд в Тифлисе происходит событие, значительное не только для самого поэта, но и для всей мировой литературы – впервые после пятилетнего перерыва Мандельштам снова начинает писать стихи. Это – не только цикл об Армении, но и совсем небольшое стихотворение: «Куда как страшно нам с тобой,/ Товарищ большеротый мой!/ Ох, как крошится наш табак,/ Щелкунчик, дружок, дурак!/ А мог бы жизнь просвистать скворцом,/ Заесть ореховым пирогом…/ Да, видно, нельзя никак».

Литературоведы признали его шедевром и посвящают сотни страниц расшифровке образов. Установлено, что оно обращено к жене, которую Мандельштам во многих письмах называл «большеротиком» и «птенцом». А его самого под именем Щелкунчик зашифровал в «Траве забвения» Валентин Катаев. Есть и другая интересная конкретика. Словом «товарищ» на правительственной даче в Сухуми супруги «ответработников» обращались к своим мужьям. Жена Мандельштама смеялась над этим, а он сказал: «Нам бы это больше пошло, чем им».

«Ох, как крошится наш табак!» – картинка того, что творилось тогда в Тифлисе: исчезли многие промтовары, и приходилось курить бракованные папиросы. А ореховый торт подарили Надежде Яковлевне на именины… Мандельштам признавался, что после пяти лет поэтического молчания именно это стихотворение, навеянное и жизнью тогдашней Грузии, «пришло» к нему первым и «разбудило» его.

В поэзии Мандельштама, которая с тех пор не «засыпала», Грузия жила до самого трагического конца поэта. Он вспоминал ее и в ссылках после первого ареста, писал о ней новые строки, оттачивал уже написанное. В пересыльном лагере под Владивостоком Мандельштам мог бы услышать отголосок из прежней жизни. Ведь там же оказался и знаменитый художник Василий Шухаев, создавший самый известный и самый красивый портрет «Соломинки» – Саломэ, в которую был когда-то влюблен Осип Эмильевич… Встретиться им не довелось, но однажды Шухаеву дали самокрутку из бумаги со стихотворением Мандельштама. Быть может, в лагере 3/10 «Вторая речка» зеки скурили и строки, посвященные Тифлису…

Источник