Пушкин чудный сон мне бог послал

Автор: А. С. Пушкин

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
Предполагаем жить, и глядь — как раз — умрём.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.
1834

Чудный сон мне Бог послал —
С длинной белой бородою
В белой ризе предо мною
Старец некий предстоял
И меня благословлял.
Он сказал мне: «Будь покоен,
Скоро, скоро удостоен
Будешь Царствия Небес.
Скоро странствию земному
Твоему придёт конец.
Уж готовит Ангел смерти
Для тебя святой венец…
Путник — ляжешь на ночлеге,
В гавань, плаватель, войдёшь.
Бедный пахарь утомлённый,
Отрешишь волов от плуга
На последней борозде.

Ныне грешник тот великий,
О котором предвещанье
Слышал ты давно — ..…
….. Грешник долгожданный
Наконец к тебе приидет
Исповедовать себя,
И получит разрешенье,
И заснёшь ты вечным сном».

Сон отрадный, благовещный —
Сердце жадное не смеет
И поверить и не верить.
Ах, ужели в самом деле
Близок я к моей кончине?
И страшуся и надеюсь,
Казни вечныя страшуся,
Милосердия надеюсь:
Успокой меня, Творец.
Но Твоя да будет воля,
Не моя…
1833—1835

Странник
I
Однажды странствуя среди долины дикой,
Внезапно был объят я скорбию великой
И тяжким бременем подавлен и согбен,
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки
И горько повторял, метаясь как больной:
«Что делать буду я? Что станется со мной?»

II
И так я, сетуя, в свой дом пришел обратно.
Уныние мое всем было непонятно.
При детях и жене сначала я был тих
И мысли мрачные хотел таить от них;
Но скорбь час от часу меня стесняла боле;
И сердце наконец раскрыл я поневоле.

«О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! —
Сказал я, — ведайте: моя душа полна
Тоской и ужасом, мучительное бремя
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время:
Наш город пламени и ветрам обречен;
Он в угли и золу вдруг будет обращен,
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре
Обресть убежище; а где? о горе, горе!»

III
Мои домашние в смущение пришли
И здравый ум во мне расстроенным почли.
Но думали, что ночь и сна покой целебный
Охолодят во мне болезни жар враждебный.
Я лег, но во всю ночь все плакал и вздыхал
И ни на миг очей тяжелых не смыкал.
Поутру я один сидел, оставя ложе.
Они пришли ко мне; на их вопрос я то же,
Что прежде, говорил. Тут ближние мои,
Не доверяя мне, за должное почли
Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем
Меня на правый путь и бранью и презреньем
Старались обратить. Но я, не внемля им,
Все плакал и вздыхал, унынием тесним.
И наконец они от крика утомились
И от меня, махнув рукою, отступились,
Как от безумного, чья речь и дикий плач
Докучны и кому суровый нужен врач.

IV
Пошел я вновь бродить, уныньем изнывая
И взоры вкруг себя со страхом обращая,
Как узник, из тюрьмы замысливший побег,
Иль путник, до дождя спешащий на ночлег.
Духовный труженик — влача свою веригу,
Я встретил юношу, читающего книгу.
Он тихо поднял взор — и вопросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: «Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный —
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит».
«Коль жребий твой таков, —
Он возразил, — и ты так жалок в самом деле,
Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?»
И я: «Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?»
Тогда: «Не видишь ли, скажи, чего-нибудь», —
Сказал мне юноша, даль указуя перстом.
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
«Я вижу некий свет», — сказал я наконец.
«Иди ж,— он продолжал, — держись сего ты света;
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг,
Ступай!» — И я бежать пустился в тот же миг.

V
Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть — оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата.
1835

* * *
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество Божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
1936

Страница 3 из 6

Оно связано с таинственным видением, пред­указавшим поэту уже скорый исход из этого мя­тежного мира в страну вечного покоя.

Чудный сон мне Бог послал.
В ризе белой предо мной
Старец некий предстоял
С длинной белой бородой
И меня благословлял.
Он сказал мне: будь покоен,
Скоро, скоро удостоен
Будешь царствия небес.
Скоро странствию земному
Твоему придет конец.
Казни вечные страшуся,

— исповедуется поэт­ странник.

Милосердия надеюсь,
Успокой меня, Творец,
Но Твоя да будет воля,
Не моя… Кто там идет?

Так в тихом сиянии веры открывался для него град Божий, это небурное убежище для всех при­шельцев этого мира — и его смятенное, тоску­ющее сердце успокаивалось в лоне милосердия Божия, которому он вручал свою душу. Его кон­чина и была именно таким успокоением, в кото­рое он вошел подлинно тесными вратами и уз­ким путем своих предсмертных страданий. <…>

Таков духовный облик Пушкина, как он опре­делялся к 30 годам его жизни. Его мировоззре­ние отличалось тогда уже полной законченностью и последовательной цельностью; таким оно про­явилось и в его творениях, и в жизни: он везде оставался верен себе и как поэт, и как человек. Русское национальное самосознание проникало его насквозь. И так как оно неот­делимо от православного миропо­нимания, то естественно, что в нем осуществился органический союз той и другой стихии; чем более он был русским по душе, тем ярче в нем сквозило сияние нашей пра­вославной культуры. Дух послед­ней отпечатлелся на нем гораздо глубже, чем, может быть, сознавал он сам и чем это казалось преж­ним его биографам. Наш поэт невольно излучал из себя ее аромат, как цветок, посылающий свое благоухание к небу.

Пушкин не был ни философом, ни богосло­вом и не любил даже дидактической поэзии. Од­нако он был мудрецом, постигшим тайны жизни путем интуиции и воплощавшим свои откро­вения в образной поэтической форме. «Златое древо жизни» ему, как и Гёте, было дороже «се­рой» теории, и хотя он редко говорит нарочи­то о религиозных предметах, есть «что-­то осо­бенно нежное, кроткое, религиозное в каждом его чувстве», как заметил еще наблюдательный Белинский. Этой своей особенностью и влечет к себе его поэзия, которая способна скорее вос­питывать и оживлять религиозное настроение, чем охлаждать его.

Все, что отличает и украшает Пушкинский ге­ний, — его необыкновенная простота, ясность и трезвость, «свободный ум», чуждый всяких предрассудков и преклонения пред народными кумирами, правдивость, доброта, искренность, умиление пред всем высоким и прекрасным, смирение на вершине славы, победная жизнера­достная гармония, в какую разрешаются у него все противоречия жизни, — все это несомнен­но имеет религиозные корни, но они уходят так глубоко, что их не мог рассмотреть сам Пушкин. Мережковский прав, когда говорит, что «христи­анство Пушкина естественно и бессознательно». О нем можно, кажется, с полным правом сказать, что душа его по природе христианка: Правосла­вие помогло ему углубить и укрепить этот при­рожденный ему высокий дар, тесно связанный с самим его поэтическим дарованием.
Митрополит Анастасий (Грибановский)

Ученые-братья

Крупные советские ученые Николай (1887–1943) и Сергей (1891–1951) Вавиловы были воспитаны в православной семье. Их отец Иван Ильич был глубоко религи­озным, православным человеком, отлич­но знал церковный устав и пел на клиро­се. Родители весь распорядок жизни детей подчиняли церковной жизни. Все праздни­ки и обряды соблюдались неукоснительно. Ходили ко всем обедням; а каждую суббо­ту шли на кладбище и служили панихиду.

Николай Вавилов был чрезвычайно религиозен в детстве. Он часто запирал­ся в своей комнате и молился перед ико­ной Николая Угодника, своего небесного по­кровителя. Он не пропускал ни одной службы в храме и прислуживал священнику. Веру в Богаи нравственные устои Николай Вавилов, биолог­генетик, автор многих открытий, академик, лауреат многих премий, сохра­нил вплоть до своей кончины.

Сергей Вавилов был основателем науч­ной школы физической оптики, всемирноизвестным ученым, почетным членом ряда зарубежных академий. Такой истовой рели­гиозности, как его брат, он внешне не про­
являл. Однако и он был верующим и всегда носил крест. Религиозность братьев Вави­ловых, привитая им с детства, была как бы естественной, вошла в их плоть и кровь; в ней не было ничего ханжеского, показного.