Теперь детство кажется мне далеким сном
«Над городом»
Глядя на колокольню снизу, с церковного двора, мы сами чувствовали, до чего мы еще малы, и было жутко немного, потому что облака в ясном весеннем небе медленно уходили от нас, а высокая белая колокольня, суживаясь кверху и блестя золотым крестом под облаками, медленно, плавно валились на церковный двор — и крест был похож на человечка с распростертыми руками… Потом мы вперегонки кидались к узкой двери в колокольню.
Длинная, почти отвесная лестница тотчас же за дверью терялась в темноте. В темноте, стиснутые холодными кирпичными стенами, храбро лезли мы друг за другом вперед. Свет, как мы знали, должен был открыться внезапно — и правда, скоро впереди мелькал проблеск. Еще несколько шагов, поворот — и мы в низком помещении, бледно озаренном решетчатым окном. Над головой — тяжелый накат из бревен, перекрещивающиеся в пыли и паутине балки, на полу — целые вороха известкового птичьего помета, изогнутая медная купель среди кирпичей и мусора, суздальские облупившиея иконы, кадило с оборванными цепями… Черничка-галка, с пухом в клюве, сидит на подоконнике и выжидательно косит одним глазом. Таинственно в этой старой кладовке! Но осматриваться некогда. Голоса и топот ног опередивших нас раздаются уже над нами, — звонко и весело, как всегда весной в колокольне. И, кинув несколько быстрых взглядов на мусор и балки, мы спешили по темным изломам лестниц дальше…
Вот наконец и первый пролет: сразу стало светло, просторно, в арки широко видно небо. Внизу — церковный двор, мощенный камнем, красная крыша сторожки в углу ограды и береза у железных ворот… Хорошо глядеть на все это сверху — видеть у себя под ногами верхушку березы! С высоты все кажется красивее, меньше; двор после весенних дождей стал бел, опрятен, между его высохшими плитами пробивается первая травка, а верхушка березы закудрявилась легкими, прозрачными кружевами зелени, необыкновенно нежной и свежей. И как тепло! Выйдет солнце из-за облака — чувствуешь на лице горячую ласку света. Воробьи на березе задорно зачиликают в этом блеске, извозчик, проезжающий мимо, хлестнет лошадь, — и совсем по-летнему затрещат по мостовой колеса…
— Идите сюда! — раздается чей-то крик сверху. И, переглянувшись, мы устремляемся к гнилой и крутой лестнице во второй ярус, более узкий и как будто более зыбкий, чем первый, и снова попадаем в полутемные недра колокольни, разделенные бревенчатыми потолками. Опять грубый и беспорядочный вид балок и лестниц, мешающихся в сумраке; опять холодок и запах кирпичных стен… Всюду запустение старой башни, все велико, покрыто пылью и птичьим пометом… Лестницы, под которыми валялись кирпичи и бревна, были шатки, колени у нас дрожали, сердце учащенно билось; но в узкие окошечки возле лестницы мы видели лазурь, высоту, к которой стремились. На подоконниках, на лестницах и балках сидели сытые голуби, сизые и «жаркие», и так как мы уже чувствовали себя в одном мире с ними, то нам было очень жаль, что они так поспешно, пугая и себя и нас, рассыпались куда попало при нашем приближении, торопливо хлопая свистящими крыльями. Это, впрочем, не мешало им тотчас же опускаться на другие лестницы и снова начинать гулкое, сердито-ласковое воркованье, топчась на одном месте с раздувающимися зобами. А в одном углу сидела на яйцах белая голубка — и с каким любопытством мы смотрели на нее сверху! Тут было совсем почти темно, только в длинное и узкое окошечко голубой лентой сияло небо…
— Васька идет! — радостно говорил кто-нибудь из нас, заглянул в это окошечко и увидав под колокольней звонаря Ваську. И тогда мы еще более ускоряли шаги, чтобы поспеть к звону. Ощущение высоты было уже очень сильно, когда мы выскакивали во второй пролет. Но нужно было сделать еще шагов тридцать, к колоколам, в третий ярус. Мельком мы заглядывали вниз — и не узнавали березы у ограды: так мала и низка стала она! Теперь даже огромный купол церкви был наравне с нами, а под ним разноцветные крыши города, сбегающего к реке, улицы и переулки меж ними, грязные дворы, сады и пустоши… Вон во дворе чиновника баба развешивает белье по веревке; вон мещанин, в жилетке и ситцевой рубахе, выходит из тесового, похожего на собачий, домика воле сарая; рядом, на почтовом дворе, лениво бродят с хомутами в руках ямщики, запрягая двух одров в тележку; а вон скучные каменные дома купца-богача близ базарной площади, на скате которой, над мелкой рекой, стоит старый, приземистый собор с синим куполом в белых звездах… Улицы пусты, — все эти мещане, купцы, старухи и молодые кружевницы сидят по своим домишкам и, должно быть, не знают, какой простор зеленых полей развертывается вокруг города; а мы вот знаем и побежим еще выше, где уже совсем жутко, особенно когда подумаешь, что приближаешься к самому шпицу колокольни, сияющей над городом своим золотым крестом…
Теперь детство кажется мне далеким сном, но до сих пор мне приятно думать, что хоть иногда поднимались мы над мещанским захолустьем, которое угнетало нас длинными днями и вечерами, хождением в училище, где гибло наше детство, полное мечтами о путешествиях, о героизме, о самоотверженной дружбе, о птицах, растениях и животных, о заветных книгах! Птицы любят высоту, — и мы стремились к ней. Матери говорили, что мы растем, когда видим во сне, что летаем, — и на колокольне мы росли, чувствовали за своими плечами крылья… Когда мы, запыхавшись, одолевали наконец последний ярус колокольни, мы видели вокруг себя только лазурь да волнистую степь. Город, как пестрый план, лежал далеко под нами, маленький и скученный, а в сердцах у нас было то, что должны испытывать на полете ласточки. В ожидании Васьки затевали мы драки, бегали друг за другом, стуча сапогами под медными шлемами колоколов, и громко кричали в них, возбуждая в меди эхо. Пробираясь по лесенке среди веревок, привязанных за колокольные языки, к главному колоколу, украшенному барельефами херувимов и надписью, какой купец отливал его, мы по очереди ударяли в края колокола: ударишь и слушаешь — и кажется, что где-то далеко идет певучий благовест к ранней обедне! И однажды, поднявшись на верхнюю ступеньку, вдруг увидал я на колоколе барельефный лик строгого и прекрасного Ангела Великого Совета и прочитал сильное и краткое веление: «Благовествуй земле радость велию…»
Как поразила меня даже в то время эта надпись! Благовествовать взбирался на колокольню дурачок Васька; но даже эта жалкая фигура не мешает мне вспоминать предвечернее время весеннего дня, ясное небо в арках колокольни и ту могучую дрожь, которой гудела вершина колокольни вместе со всеми нами, когда, после долгих раскачиваний била, Васька оглушал нас первым ударом, спугивал голубей со всех карнизов и уже весь отдавался любимому делу, утопая в звонком и непрерывном гудении меди. От этого гудения у нас верезжало в ушах, во всем теле; казалось, что вся колокольня с вершины до основания полна голосов, гула и пения. Не спуская глаз с мотающихся рук Васьки, стояли мы, охваченные восторгом перед гигантской силой звуков, замирая от захватывающей дух гордости, точно сами мы были участниками в возвышенном назначении колокола благовествовать радость. Затерявшиеся в звуках, мы как будто сами носились по воздуху вместе с их разливающимися волнами и ждали только одного — чтобы поскорее ответил своим низким басом соборный колокол и чтобы Васька, в волнении соревнования, поднялся с лестницы во весь рост и уже изо всех сил ударил звонилом. Боже, какой трезвон начинался тогда над нашим убогим местечком и как мечтал я хоть когда-нибудь побыть на месте Васьки!
Странное желание это и теперь иногда посещает меня. Отдыхая порой в городишке, где протекло мое отрочество, я вспоминаю эту чуть ли не единственную его радость — нашу колокольню. Сидя в летние вечера под окном, я слушаю зачинающийся в разных концах города, перепутывающийся и мерно дрожащий гул колоколов, и этот гул погружает меня в думы о том, как протекают тысячи тысяч наших жизней. Товарищи моих детских дней, те, которым детство сулило так много, — где они? А матери и отцы их, уже сгорбленные и пригнутые к земле страданиями и близостью смерти, плетутся с желтыми восковыми свечами в руках пред алтарь бога, который всегда казался им жестоким и карающим, требующим вечных покаянных слез и вздохов… И мне вспоминается далекое время, когда Васька так звучно и тяжко ударял в большой колокол. Я мысленно взбираюсь на колокольню и уже в свои руки беру веревку, привязанную к колокольному билу. Трудно раскачивать его, но нужно раскачивать сильнее, чтобы с первого же удара дрогнул воздух. А когда ответят другие колокола, нужно позабыться, затеряться в бурных звуках и хоть на мгновение поверить и напомнить людям, что «бог не есть бог мертвых, но живых»!
1900
Иван Бунин — Над городом, читать текст
См. также Бунин Иван — Проза (рассказы, поэмы, романы …) :
Надписи
Вечер был прекрасный, и мы опять сидели под греческим куполом беседки …
На край света
I То, что так долго всех волновало и тревожило, наконец разрешилось: В…
Источник
é×ÁÎ âÕÎÉÎ. îÁÄ ÇÏÒÏÄÏÍ
çÌÑÄÑ ÎÁ ËÏÌÏËÏÌØÎÀ ÓÎÉÚÕ, Ó ÃÅÒËÏ×ÎÏÇÏ Ä×ÏÒÁ, ÍÙ ÓÁÍÉ ÞÕ×ÓÔ×Ï×ÁÌÉ, ÄÏ
ÞÅÇÏ ÍÙ ÅÝÅ ÍÁÌÙ, É ÂÙÌÏ ÖÕÔËÏ ÎÅÍÎÏÇÏ, ÐÏÔÏÍÕ ÞÔÏ ÏÂÌÁËÁ × ÑÓÎÏÍ ×ÅÓÅÎÎÅÍ
ÎÅÂÅ ÍÅÄÌÅÎÎÏ ÕÈÏÄÉÌÉ ÏÔ ÎÁÓ, Á ×ÙÓÏËÁÑ ÂÅÌÁÑ ËÏÌÏËÏÌØÎÑ, ÓÕÖÉ×ÁÑÓØ Ë×ÅÒÈÕ É
ÂÌÅÓÔÑ ÚÏÌÏÔÙÍ ËÒÅÓÔÏÍ ÐÏÄ ÏÂÌÁËÁÍÉ, ÍÅÄÌÅÎÎÏ, ÐÌÁ×ÎÏ ×ÁÌÉÌÉÓØ ÎÁ ÃÅÒËÏ×ÎÙÊ
Ä×ÏÒ — É ËÒÅÓÔ ÂÙÌ ÐÏÈÏÖ ÎÁ ÞÅÌÏ×ÅÞËÁ Ó ÒÁÓÐÒÏÓÔÅÒÔÙÍÉ ÒÕËÁÍÉ… ðÏÔÏÍ ÍÙ
×ÐÅÒÅÇÏÎËÉ ËÉÄÁÌÉÓØ Ë ÕÚËÏÊ Ä×ÅÒÉ × ËÏÌÏËÏÌØÎÀ.
äÌÉÎÎÁÑ, ÐÏÞÔÉ ÏÔ×ÅÓÎÁÑ ÌÅÓÔÎÉÃÁ ÔÏÔÞÁÓ ÖÅ ÚÁ Ä×ÅÒØÀ ÔÅÒÑÌÁÓØ ×
ÔÅÍÎÏÔÅ. ÷ ÔÅÍÎÏÔÅ, ÓÔÉÓÎÕÔÙÅ ÈÏÌÏÄÎÙÍÉ ËÉÒÐÉÞÎÙÍÉ ÓÔÅÎÁÍÉ, ÈÒÁÂÒÏ ÌÅÚÌÉ ÍÙ
ÄÒÕÇ ÚÁ ÄÒÕÇÏÍ ×ÐÅÒÅÄ. ó×ÅÔ, ËÁË ÍÙ ÚÎÁÌÉ, ÄÏÌÖÅÎ ÂÙÌ ÏÔËÒÙÔØÓÑ ×ÎÅÚÁÐÎÏ —
É ÐÒÁ×ÄÁ, ÓËÏÒÏ ×ÐÅÒÅÄÉ ÍÅÌØËÁÌ ÐÒÏÂÌÅÓË. åÝÅ ÎÅÓËÏÌØËÏ ÛÁÇÏ×, ÐÏ×ÏÒÏÔ — É
ÍÙ × ÎÉÚËÏÍ ÐÏÍÅÝÅÎÉÉ, ÂÌÅÄÎÏ ÏÚÁÒÅÎÎÏÍ ÒÅÛÅÔÞÁÔÙÍ ÏËÎÏÍ. îÁÄ ÇÏÌÏ×ÏÊ —
ÔÑÖÅÌÙÊ ÎÁËÁÔ ÉÚ ÂÒÅ×ÅÎ, ÐÅÒÅËÒÅÝÉ×ÁÀÝÉÅÓÑ × ÐÙÌÉ É ÐÁÕÔÉÎÅ ÂÁÌËÉ, ÎÁ ÐÏÌÕ
— ÃÅÌÙÅ ×ÏÒÏÈÁ ÉÚ×ÅÓÔËÏ×ÏÇÏ ÐÔÉÞØÅÇÏ ÐÏÍÅÔÁ, ÉÚÏÇÎÕÔÁÑ ÍÅÄÎÁÑ ËÕÐÅÌØ ÓÒÅÄÉ
ËÉÒÐÉÞÅÊ É ÍÕÓÏÒÁ, ÓÕÚÄÁÌØÓËÉÅ ÏÂÌÕÐÉ×ÛÉÅÑ ÉËÏÎÙ, ËÁÄÉÌÏ Ó ÏÂÏÒ×ÁÎÎÙÍÉ
ÃÅÐÑÍÉ… þÅÒÎÉÞËÁ-ÇÁÌËÁ, Ó ÐÕÈÏÍ × ËÌÀ×Å, ÓÉÄÉÔ ÎÁ ÐÏÄÏËÏÎÎÉËÅ É
×ÙÖÉÄÁÔÅÌØÎÏ ËÏÓÉÔ ÏÄÎÉÍ ÇÌÁÚÏÍ. ôÁÉÎÓÔ×ÅÎÎÏ × ÜÔÏÊ ÓÔÁÒÏÊ ËÌÁÄÏ×ËÅ! îÏ
ÏÓÍÁÔÒÉ×ÁÔØÓÑ ÎÅËÏÇÄÁ. çÏÌÏÓÁ É ÔÏÐÏÔ ÎÏÇ ÏÐÅÒÅÄÉ×ÛÉÈ ÎÁÓ ÒÁÚÄÁÀÔÓÑ ÕÖÅ ÎÁÄ
ÎÁÍÉ, — Ú×ÏÎËÏ É ×ÅÓÅÌÏ, ËÁË ×ÓÅÇÄÁ ×ÅÓÎÏÊ × ËÏÌÏËÏÌØÎÅ. é, ËÉÎÕ× ÎÅÓËÏÌØËÏ
ÂÙÓÔÒÙÈ ×ÚÇÌÑÄÏ× ÎÁ ÍÕÓÏÒ É ÂÁÌËÉ, ÍÙ ÓÐÅÛÉÌÉ ÐÏ ÔÅÍÎÙÍ ÉÚÌÏÍÁÍ ÌÅÓÔÎÉÃ
ÄÁÌØÛÅ…
÷ÏÔ ÎÁËÏÎÅÃ É ÐÅÒ×ÙÊ ÐÒÏÌÅÔ: ÓÒÁÚÕ ÓÔÁÌÏ Ó×ÅÔÌÏ, ÐÒÏÓÔÏÒÎÏ, × ÁÒËÉ
ÛÉÒÏËÏ ×ÉÄÎÏ ÎÅÂÏ. ÷ÎÉÚÕ — ÃÅÒËÏ×ÎÙÊ Ä×ÏÒ, ÍÏÝÅÎÎÙÊ ËÁÍÎÅÍ, ËÒÁÓÎÁÑ ËÒÙÛÁ
ÓÔÏÒÏÖËÉ × ÕÇÌÕ ÏÇÒÁÄÙ É ÂÅÒÅÚÁ Õ ÖÅÌÅÚÎÙÈ ×ÏÒÏÔ… èÏÒÏÛÏ ÇÌÑÄÅÔØ ÎÁ ×ÓÅ
ÜÔÏ Ó×ÅÒÈÕ — ×ÉÄÅÔØ Õ ÓÅÂÑ ÐÏÄ ÎÏÇÁÍÉ ×ÅÒÈÕÛËÕ ÂÅÒÅÚÙ! ó ×ÙÓÏÔÙ ×ÓÅ ËÁÖÅÔÓÑ
ËÒÁÓÉ×ÅÅ, ÍÅÎØÛÅ; Ä×ÏÒ ÐÏÓÌÅ ×ÅÓÅÎÎÉÈ ÄÏÖÄÅÊ ÓÔÁÌ ÂÅÌ, ÏÐÒÑÔÅÎ, ÍÅÖÄÕ ÅÇÏ
×ÙÓÏÈÛÉÍÉ ÐÌÉÔÁÍÉ ÐÒÏÂÉ×ÁÅÔÓÑ ÐÅÒ×ÁÑ ÔÒÁ×ËÁ, Á ×ÅÒÈÕÛËÁ ÂÅÒÅÚÙ ÚÁËÕÄÒÑ×ÉÌÁÓØ
ÌÅÇËÉÍÉ, ÐÒÏÚÒÁÞÎÙÍÉ ËÒÕÖÅ×ÁÍÉ ÚÅÌÅÎÉ, ÎÅÏÂÙËÎÏ×ÅÎÎÏ ÎÅÖÎÏÊ É Ó×ÅÖÅÊ. é ËÁË
ÔÅÐÌÏ! ÷ÙÊÄÅÔ ÓÏÌÎÃÅ ÉÚ-ÚÁ ÏÂÌÁËÁ — ÞÕ×ÓÔ×ÕÅÛØ ÎÁ ÌÉÃÅ ÇÏÒÑÞÕÀ ÌÁÓËÕ Ó×ÅÔÁ.
÷ÏÒÏÂØÉ ÎÁ ÂÅÒÅÚÅ ÚÁÄÏÒÎÏ ÚÁÞÉÌÉËÁÀÔ × ÜÔÏÍ ÂÌÅÓËÅ, ÉÚ×ÏÚÞÉË, ÐÒÏÅÚÖÁÀÝÉÊ
ÍÉÍÏ, ÈÌÅÓÔÎÅÔ ÌÏÛÁÄØ, — É ÓÏ×ÓÅÍ ÐÏ-ÌÅÔÎÅÍÕ ÚÁÔÒÅÝÁÔ ÐÏ ÍÏÓÔÏ×ÏÊ ËÏÌÅÓÁ…
— éÄÉÔÅ ÓÀÄÁ! — ÒÁÚÄÁÅÔÓÑ ÞÅÊ-ÔÏ ËÒÉË Ó×ÅÒÈÕ. é, ÐÅÒÅÇÌÑÎÕ×ÛÉÓØ, ÍÙ
ÕÓÔÒÅÍÌÑÅÍÓÑ Ë ÇÎÉÌÏÊ É ËÒÕÔÏÊ ÌÅÓÔÎÉÃÅ ×Ï ×ÔÏÒÏÊ ÑÒÕÓ, ÂÏÌÅÅ ÕÚËÉÊ É ËÁË
ÂÕÄÔÏ ÂÏÌÅÅ ÚÙÂËÉÊ, ÞÅÍ ÐÅÒ×ÙÊ, É ÓÎÏ×Á ÐÏÐÁÄÁÅÍ × ÐÏÌÕÔÅÍÎÙÅ ÎÅÄÒÁ
ËÏÌÏËÏÌØÎÉ, ÒÁÚÄÅÌÅÎÎÙÅ ÂÒÅ×ÅÎÞÁÔÙÍÉ ÐÏÔÏÌËÁÍÉ. ïÐÑÔØ ÇÒÕÂÙÊ É ÂÅÓÐÏÒÑÄÏÞÎÙÊ
×ÉÄ ÂÁÌÏË É ÌÅÓÔÎÉÃ, ÍÅÛÁÀÝÉÈÓÑ × ÓÕÍÒÁËÅ; ÏÐÑÔØ ÈÏÌÏÄÏË É ÚÁÐÁÈ ËÉÒÐÉÞÎÙÈ
ÓÔÅÎ… ÷ÓÀÄÕ ÚÁÐÕÓÔÅÎÉÅ ÓÔÁÒÏÊ ÂÁÛÎÉ, ×ÓÅ ×ÅÌÉËÏ, ÐÏËÒÙÔÏ ÐÙÌØÀ É ÐÔÉÞØÉÍ
ÐÏÍÅÔÏÍ… ìÅÓÔÎÉÃÙ, ÐÏÄ ËÏÔÏÒÙÍÉ ×ÁÌÑÌÉÓØ ËÉÒÐÉÞÉ É ÂÒÅ×ÎÁ, ÂÙÌÉ ÛÁÔËÉ,
ËÏÌÅÎÉ Õ ÎÁÓ ÄÒÏÖÁÌÉ, ÓÅÒÄÃÅ ÕÞÁÝÅÎÎÏ ÂÉÌÏÓØ; ÎÏ × ÕÚËÉÅ ÏËÏÛÅÞËÉ ×ÏÚÌÅ
ÌÅÓÔÎÉÃÙ ÍÙ ×ÉÄÅÌÉ ÌÁÚÕÒØ, ×ÙÓÏÔÕ, Ë ËÏÔÏÒÏÊ ÓÔÒÅÍÉÌÉÓØ. îÁ ÐÏÄÏËÏÎÎÉËÁÈ, ÎÁ
ÌÅÓÔÎÉÃÁÈ É ÂÁÌËÁÈ ÓÉÄÅÌÉ ÓÙÔÙÅ ÇÏÌÕÂÉ, ÓÉÚÙÅ É «ÖÁÒËÉÅ», É ÔÁË ËÁË ÍÙ ÕÖÅ
ÞÕ×ÓÔ×Ï×ÁÌÉ ÓÅÂÑ × ÏÄÎÏÍ ÍÉÒÅ Ó ÎÉÍÉ, ÔÏ ÎÁÍ ÂÙÌÏ ÏÞÅÎØ ÖÁÌØ, ÞÔÏ ÏÎÉ ÔÁË
ÐÏÓÐÅÛÎÏ, ÐÕÇÁÑ É ÓÅÂÑ É ÎÁÓ, ÒÁÓÓÙÐÁÌÉÓØ ËÕÄÁ ÐÏÐÁÌÏ ÐÒÉ ÎÁÛÅÍ ÐÒÉÂÌÉÖÅÎÉÉ,
ÔÏÒÏÐÌÉ×Ï ÈÌÏÐÁÑ Ó×ÉÓÔÑÝÉÍÉ ËÒÙÌØÑÍÉ. üÔÏ, ×ÐÒÏÞÅÍ, ÎÅ ÍÅÛÁÌÏ ÉÍ ÔÏÔÞÁÓ ÖÅ
ÏÐÕÓËÁÔØÓÑ ÎÁ ÄÒÕÇÉÅ ÌÅÓÔÎÉÃÙ É ÓÎÏ×Á ÎÁÞÉÎÁÔØ ÇÕÌËÏÅ, ÓÅÒÄÉÔÏ-ÌÁÓËÏ×ÏÅ
×ÏÒËÏ×ÁÎØÅ, ÔÏÐÞÁÓØ ÎÁ ÏÄÎÏÍ ÍÅÓÔÅ Ó ÒÁÚÄÕ×ÁÀÝÉÍÉÓÑ ÚÏÂÁÍÉ. á × ÏÄÎÏÍ ÕÇÌÕ
ÓÉÄÅÌÁ ÎÁ ÑÊÃÁÈ ÂÅÌÁÑ ÇÏÌÕÂËÁ — É Ó ËÁËÉÍ ÌÀÂÏÐÙÔÓÔ×ÏÍ ÍÙ ÓÍÏÔÒÅÌÉ ÎÁ ÎÅÅ
Ó×ÅÒÈÕ! ôÕÔ ÂÙÌÏ ÓÏ×ÓÅÍ ÐÏÞÔÉ ÔÅÍÎÏ, ÔÏÌØËÏ × ÄÌÉÎÎÏÅ É ÕÚËÏÅ ÏËÏÛÅÞËÏ
ÇÏÌÕÂÏÊ ÌÅÎÔÏÊ ÓÉÑÌÏ ÎÅÂÏ…
— ÷ÁÓØËÁ ÉÄÅÔ! — ÒÁÄÏÓÔÎÏ ÇÏ×ÏÒÉÌ ËÔÏ-ÎÉÂÕÄØ ÉÚ ÎÁÓ, ÚÁÇÌÑÎÕÌ × ÜÔÏ
ÏËÏÛÅÞËÏ É Õ×ÉÄÁ× ÐÏÄ ËÏÌÏËÏÌØÎÅÊ Ú×ÏÎÁÒÑ ÷ÁÓØËÕ. é ÔÏÇÄÁ ÍÙ ÅÝÅ ÂÏÌÅÅ
ÕÓËÏÒÑÌÉ ÛÁÇÉ, ÞÔÏÂÙ ÐÏÓÐÅÔØ Ë Ú×ÏÎÕ. ïÝÕÝÅÎÉÅ ×ÙÓÏÔÙ ÂÙÌÏ ÕÖÅ ÏÞÅÎØ ÓÉÌØÎÏ,
ËÏÇÄÁ ÍÙ ×ÙÓËÁËÉ×ÁÌÉ ×Ï ×ÔÏÒÏÊ ÐÒÏÌÅÔ. îÏ ÎÕÖÎÏ ÂÙÌÏ ÓÄÅÌÁÔØ ÅÝÅ ÛÁÇÏ×
ÔÒÉÄÃÁÔØ, Ë ËÏÌÏËÏÌÁÍ, × ÔÒÅÔÉÊ ÑÒÕÓ. íÅÌØËÏÍ ÍÙ ÚÁÇÌÑÄÙ×ÁÌÉ ×ÎÉÚ — É ÎÅ
ÕÚÎÁ×ÁÌÉ ÂÅÒÅÚÙ Õ ÏÇÒÁÄÙ: ÔÁË ÍÁÌÁ É ÎÉÚËÁ ÓÔÁÌÁ ÏÎÁ! ôÅÐÅÒØ ÄÁÖÅ ÏÇÒÏÍÎÙÊ
ËÕÐÏÌ ÃÅÒË×É ÂÙÌ ÎÁÒÁ×ÎÅ Ó ÎÁÍÉ, Á ÐÏÄ ÎÉÍ ÒÁÚÎÏÃ×ÅÔÎÙÅ ËÒÙÛÉ ÇÏÒÏÄÁ,
ÓÂÅÇÁÀÝÅÇÏ Ë ÒÅËÅ, ÕÌÉÃÙ É ÐÅÒÅÕÌËÉ ÍÅÖ ÎÉÍÉ, ÇÒÑÚÎÙÅ Ä×ÏÒÙ, ÓÁÄÙ É
ÐÕÓÔÏÛÉ… ÷ÏÎ ×Ï Ä×ÏÒÅ ÞÉÎÏ×ÎÉËÁ ÂÁÂÁ ÒÁÚ×ÅÛÉ×ÁÅÔ ÂÅÌØÅ ÐÏ ×ÅÒÅ×ËÅ; ×ÏÎ
ÍÅÝÁÎÉÎ, × ÖÉÌÅÔËÅ É ÓÉÔÃÅ×ÏÊ ÒÕÂÁÈÅ, ×ÙÈÏÄÉÔ ÉÚ ÔÅÓÏ×ÏÇÏ, ÐÏÈÏÖÅÇÏ ÎÁ
ÓÏÂÁÞÉÊ, ÄÏÍÉËÁ ×ÏÌÅ ÓÁÒÁÑ; ÒÑÄÏÍ, ÎÁ ÐÏÞÔÏ×ÏÍ Ä×ÏÒÅ, ÌÅÎÉ×Ï ÂÒÏÄÑÔ Ó
ÈÏÍÕÔÁÍÉ × ÒÕËÁÈ ÑÍÝÉËÉ, ÚÁÐÒÑÇÁÑ Ä×ÕÈ ÏÄÒÏ× × ÔÅÌÅÖËÕ; Á ×ÏÎ ÓËÕÞÎÙÅ
ËÁÍÅÎÎÙÅ ÄÏÍÁ ËÕÐÃÁ-ÂÏÇÁÞÁ ÂÌÉÚ ÂÁÚÁÒÎÏÊ ÐÌÏÝÁÄÉ, ÎÁ ÓËÁÔÅ ËÏÔÏÒÏÊ, ÎÁÄ
ÍÅÌËÏÊ ÒÅËÏÊ, ÓÔÏÉÔ ÓÔÁÒÙÊ, ÐÒÉÚÅÍÉÓÔÙÊ ÓÏÂÏÒ Ó ÓÉÎÉÍ ËÕÐÏÌÏÍ × ÂÅÌÙÈ
Ú×ÅÚÄÁÈ… õÌÉÃÙ ÐÕÓÔÙ, — ×ÓÅ ÜÔÉ ÍÅÝÁÎÅ, ËÕÐÃÙ, ÓÔÁÒÕÈÉ É ÍÏÌÏÄÙÅ
ËÒÕÖÅ×ÎÉÃÙ ÓÉÄÑÔ ÐÏ Ó×ÏÉÍ ÄÏÍÉÛËÁÍ É, ÄÏÌÖÎÏ ÂÙÔØ, ÎÅ ÚÎÁÀÔ, ËÁËÏÊ ÐÒÏÓÔÏÒ
ÚÅÌÅÎÙÈ ÐÏÌÅÊ ÒÁÚ×ÅÒÔÙ×ÁÅÔÓÑ ×ÏËÒÕÇ ÇÏÒÏÄÁ; Á ÍÙ ×ÏÔ ÚÎÁÅÍ É ÐÏÂÅÖÉÍ ÅÝÅ
×ÙÛÅ, ÇÄÅ ÕÖÅ ÓÏ×ÓÅÍ ÖÕÔËÏ, ÏÓÏÂÅÎÎÏ ËÏÇÄÁ ÐÏÄÕÍÁÅÛØ, ÞÔÏ ÐÒÉÂÌÉÖÁÅÛØÓÑ Ë
ÓÁÍÏÍÕ ÛÐÉÃÕ ËÏÌÏËÏÌØÎÉ, ÓÉÑÀÝÅÊ ÎÁÄ ÇÏÒÏÄÏÍ Ó×ÏÉÍ ÚÏÌÏÔÙÍ ËÒÅÓÔÏÍ…
ôÅÐÅÒØ ÄÅÔÓÔ×Ï ËÁÖÅÔÓÑ ÍÎÅ ÄÁÌÅËÉÍ ÓÎÏÍ, ÎÏ ÄÏ ÓÉÈ ÐÏÒ ÍÎÅ ÐÒÉÑÔÎÏ
ÄÕÍÁÔØ, ÞÔÏ ÈÏÔØ ÉÎÏÇÄÁ ÐÏÄÎÉÍÁÌÉÓØ ÍÙ ÎÁÄ ÍÅÝÁÎÓËÉÍ ÚÁÈÏÌÕÓÔØÅÍ, ËÏÔÏÒÏÅ
ÕÇÎÅÔÁÌÏ ÎÁÓ ÄÌÉÎÎÙÍÉ ÄÎÑÍÉ É ×ÅÞÅÒÁÍÉ, ÈÏÖÄÅÎÉÅÍ × ÕÞÉÌÉÝÅ, ÇÄÅ ÇÉÂÌÏ ÎÁÛÅ
ÄÅÔÓÔ×Ï, ÐÏÌÎÏÅ ÍÅÞÔÁÍÉ Ï ÐÕÔÅÛÅÓÔ×ÉÑÈ, Ï ÇÅÒÏÉÚÍÅ, Ï ÓÁÍÏÏÔ×ÅÒÖÅÎÎÏÊ
ÄÒÕÖÂÅ, Ï ÐÔÉÃÁÈ, ÒÁÓÔÅÎÉÑÈ É ÖÉ×ÏÔÎÙÈ, Ï ÚÁ×ÅÔÎÙÈ ËÎÉÇÁÈ! ðÔÉÃÙ ÌÀÂÑÔ
×ÙÓÏÔÕ, — É ÍÙ ÓÔÒÅÍÉÌÉÓØ Ë ÎÅÊ. íÁÔÅÒÉ ÇÏ×ÏÒÉÌÉ, ÞÔÏ ÍÙ ÒÁÓÔÅÍ, ËÏÇÄÁ
×ÉÄÉÍ ×Ï ÓÎÅ, ÞÔÏ ÌÅÔÁÅÍ, — É ÎÁ ËÏÌÏËÏÌØÎÅ ÍÙ ÒÏÓÌÉ, ÞÕ×ÓÔ×Ï×ÁÌÉ ÚÁ Ó×ÏÉÍÉ
ÐÌÅÞÁÍÉ ËÒÙÌØÑ… ëÏÇÄÁ ÍÙ, ÚÁÐÙÈÁ×ÛÉÓØ, ÏÄÏÌÅ×ÁÌÉ ÎÁËÏÎÅà ÐÏÓÌÅÄÎÉÊ ÑÒÕÓ
ËÏÌÏËÏÌØÎÉ, ÍÙ ×ÉÄÅÌÉ ×ÏËÒÕÇ ÓÅÂÑ ÔÏÌØËÏ ÌÁÚÕÒØ ÄÁ ×ÏÌÎÉÓÔÕÀ ÓÔÅÐØ. çÏÒÏÄ,
ËÁË ÐÅÓÔÒÙÊ ÐÌÁÎ, ÌÅÖÁÌ ÄÁÌÅËÏ ÐÏÄ ÎÁÍÉ, ÍÁÌÅÎØËÉÊ É ÓËÕÞÅÎÎÙÊ, Á × ÓÅÒÄÃÁÈ
Õ ÎÁÓ ÂÙÌÏ ÔÏ, ÞÔÏ ÄÏÌÖÎÙ ÉÓÐÙÔÙ×ÁÔØ ÎÁ ÐÏÌÅÔÅ ÌÁÓÔÏÞËÉ. ÷ ÏÖÉÄÁÎÉÉ ÷ÁÓØËÉ
ÚÁÔÅ×ÁÌÉ ÍÙ ÄÒÁËÉ, ÂÅÇÁÌÉ ÄÒÕÇ ÚÁ ÄÒÕÇÏÍ, ÓÔÕÞÁ ÓÁÐÏÇÁÍÉ ÐÏÄ ÍÅÄÎÙÍÉ ÛÌÅÍÁÍÉ
ËÏÌÏËÏÌÏ×, É ÇÒÏÍËÏ ËÒÉÞÁÌÉ × ÎÉÈ, ×ÏÚÂÕÖÄÁÑ × ÍÅÄÉ ÜÈÏ. ðÒÏÂÉÒÁÑÓØ ÐÏ
ÌÅÓÅÎËÅ ÓÒÅÄÉ ×ÅÒÅ×ÏË, ÐÒÉ×ÑÚÁÎÎÙÈ ÚÁ ËÏÌÏËÏÌØÎÙÅ ÑÚÙËÉ, Ë ÇÌÁ×ÎÏÍÕ
ËÏÌÏËÏÌÕ, ÕËÒÁÛÅÎÎÏÍÕ ÂÁÒÅÌØÅÆÁÍÉ ÈÅÒÕ×ÉÍÏ× É ÎÁÄÐÉÓØÀ, ËÁËÏÊ ËÕÐÅà ÏÔÌÉ×ÁÌ
ÅÇÏ, ÍÙ ÐÏ ÏÞÅÒÅÄÉ ÕÄÁÒÑÌÉ × ËÒÁÑ ËÏÌÏËÏÌÁ: ÕÄÁÒÉÛØ É ÓÌÕÛÁÅÛØ — É ËÁÖÅÔÓÑ,
ÞÔÏ ÇÄÅ-ÔÏ ÄÁÌÅËÏ ÉÄÅÔ ÐÅ×ÕÞÉÊ ÂÌÁÇÏ×ÅÓÔ Ë ÒÁÎÎÅÊ ÏÂÅÄÎÅ! é ÏÄÎÁÖÄÙ,
ÐÏÄÎÑ×ÛÉÓØ ÎÁ ×ÅÒÈÎÀÀ ÓÔÕÐÅÎØËÕ, ×ÄÒÕÇ Õ×ÉÄÁÌ Ñ ÎÁ ËÏÌÏËÏÌÅ ÂÁÒÅÌØÅÆÎÙÊ ÌÉË
ÓÔÒÏÇÏÇÏ É ÐÒÅËÒÁÓÎÏÇÏ áÎÇÅÌÁ ÷ÅÌÉËÏÇÏ óÏ×ÅÔÁ É ÐÒÏÞÉÔÁÌ ÓÉÌØÎÏÅ É ËÒÁÔËÏÅ
×ÅÌÅÎÉÅ: «âÌÁÇÏ×ÅÓÔ×ÕÊ ÚÅÍÌÅ ÒÁÄÏÓÔØ ×ÅÌÉÀ…»
ëÁË ÐÏÒÁÚÉÌÁ ÍÅÎÑ ÄÁÖÅ × ÔÏ ×ÒÅÍÑ ÜÔÁ ÎÁÄÐÉÓØ! âÌÁÇÏ×ÅÓÔ×Ï×ÁÔØ
×ÚÂÉÒÁÌÓÑ ÎÁ ËÏÌÏËÏÌØÎÀ ÄÕÒÁÞÏË ÷ÁÓØËÁ; ÎÏ ÄÁÖÅ ÜÔÁ ÖÁÌËÁÑ ÆÉÇÕÒÁ ÎÅ ÍÅÛÁÅÔ
ÍÎÅ ×ÓÐÏÍÉÎÁÔØ ÐÒÅÄ×ÅÞÅÒÎÅÅ ×ÒÅÍÑ ×ÅÓÅÎÎÅÇÏ ÄÎÑ, ÑÓÎÏÅ ÎÅÂÏ × ÁÒËÁÈ
ËÏÌÏËÏÌØÎÉ É ÔÕ ÍÏÇÕÞÕÀ ÄÒÏÖØ, ËÏÔÏÒÏÊ ÇÕÄÅÌÁ ×ÅÒÛÉÎÁ ËÏÌÏËÏÌØÎÉ ×ÍÅÓÔÅ ÓÏ
×ÓÅÍÉ ÎÁÍÉ, ËÏÇÄÁ, ÐÏÓÌÅ ÄÏÌÇÉÈ ÒÁÓËÁÞÉ×ÁÎÉÊ ÂÉÌÁ, ÷ÁÓØËÁ ÏÇÌÕÛÁÌ ÎÁÓ ÐÅÒ×ÙÍ
ÕÄÁÒÏÍ, ÓÐÕÇÉ×ÁÌ ÇÏÌÕÂÅÊ ÓÏ ×ÓÅÈ ËÁÒÎÉÚÏ× É ÕÖÅ ×ÅÓØ ÏÔÄÁ×ÁÌÓÑ ÌÀÂÉÍÏÍÕ
ÄÅÌÕ, ÕÔÏÐÁÑ × Ú×ÏÎËÏÍ É ÎÅÐÒÅÒÙ×ÎÏÍ ÇÕÄÅÎÉÉ ÍÅÄÉ. ïÔ ÜÔÏÇÏ ÇÕÄÅÎÉÑ Õ ÎÁÓ
×ÅÒÅÚÖÁÌÏ × ÕÛÁÈ, ×Ï ×ÓÅÍ ÔÅÌÅ; ËÁÚÁÌÏÓØ, ÞÔÏ ×ÓÑ ËÏÌÏËÏÌØÎÑ Ó ×ÅÒÛÉÎÙ ÄÏ
ÏÓÎÏ×ÁÎÉÑ ÐÏÌÎÁ ÇÏÌÏÓÏ×, ÇÕÌÁ É ÐÅÎÉÑ. îÅ ÓÐÕÓËÁÑ ÇÌÁÚ Ó ÍÏÔÁÀÝÉÈÓÑ ÒÕË
÷ÁÓØËÉ, ÓÔÏÑÌÉ ÍÙ, ÏÈ×ÁÞÅÎÎÙÅ ×ÏÓÔÏÒÇÏÍ ÐÅÒÅÄ ÇÉÇÁÎÔÓËÏÊ ÓÉÌÏÊ Ú×ÕËÏ×,
ÚÁÍÉÒÁÑ ÏÔ ÚÁÈ×ÁÔÙ×ÁÀÝÅÊ ÄÕÈ ÇÏÒÄÏÓÔÉ, ÔÏÞÎÏ ÓÁÍÉ ÍÙ ÂÙÌÉ ÕÞÁÓÔÎÉËÁÍÉ ×
×ÏÚ×ÙÛÅÎÎÏÍ ÎÁÚÎÁÞÅÎÉÉ ËÏÌÏËÏÌÁ ÂÌÁÇÏ×ÅÓÔ×Ï×ÁÔØ ÒÁÄÏÓÔØ. úÁÔÅÒÑ×ÛÉÅÓÑ ×
Ú×ÕËÁÈ, ÍÙ ËÁË ÂÕÄÔÏ ÓÁÍÉ ÎÏÓÉÌÉÓØ ÐÏ ×ÏÚÄÕÈÕ ×ÍÅÓÔÅ Ó ÉÈ ÒÁÚÌÉ×ÁÀÝÉÍÉÓÑ
×ÏÌÎÁÍÉ É ÖÄÁÌÉ ÔÏÌØËÏ ÏÄÎÏÇÏ — ÞÔÏÂÙ ÐÏÓËÏÒÅÅ ÏÔ×ÅÔÉÌ Ó×ÏÉÍ ÎÉÚËÉÍ ÂÁÓÏÍ
ÓÏÂÏÒÎÙÊ ËÏÌÏËÏÌ É ÞÔÏÂÙ ÷ÁÓØËÁ, × ×ÏÌÎÅÎÉÉ ÓÏÒÅ×ÎÏ×ÁÎÉÑ, ÐÏÄÎÑÌÓÑ Ó
ÌÅÓÔÎÉÃÙ ×Ï ×ÅÓØ ÒÏÓÔ É ÕÖÅ ÉÚÏ ×ÓÅÈ ÓÉÌ ÕÄÁÒÉÌ Ú×ÏÎÉÌÏÍ. âÏÖÅ, ËÁËÏÊ
ÔÒÅÚ×ÏÎ ÎÁÞÉÎÁÌÓÑ ÔÏÇÄÁ ÎÁÄ ÎÁÛÉÍ ÕÂÏÇÉÍ ÍÅÓÔÅÞËÏÍ É ËÁË ÍÅÞÔÁÌ Ñ ÈÏÔØ
ËÏÇÄÁ-ÎÉÂÕÄØ ÐÏÂÙÔØ ÎÁ ÍÅÓÔÅ ÷ÁÓØËÉ!
óÔÒÁÎÎÏÅ ÖÅÌÁÎÉÅ ÜÔÏ É ÔÅÐÅÒØ ÉÎÏÇÄÁ ÐÏÓÅÝÁÅÔ ÍÅÎÑ. ïÔÄÙÈÁÑ ÐÏÒÏÊ ×
ÇÏÒÏÄÉÛËÅ, ÇÄÅ ÐÒÏÔÅËÌÏ ÍÏÅ ÏÔÒÏÞÅÓÔ×Ï, Ñ ×ÓÐÏÍÉÎÁÀ ÜÔÕ ÞÕÔØ ÌÉ ÎÅ
ÅÄÉÎÓÔ×ÅÎÎÕÀ ÅÇÏ ÒÁÄÏÓÔØ — ÎÁÛÕ ËÏÌÏËÏÌØÎÀ. óÉÄÑ × ÌÅÔÎÉÅ ×ÅÞÅÒÁ ÐÏÄ ÏËÎÏÍ,
Ñ ÓÌÕÛÁÀ ÚÁÞÉÎÁÀÝÉÊÓÑ × ÒÁÚÎÙÈ ËÏÎÃÁÈ ÇÏÒÏÄÁ, ÐÅÒÅÐÕÔÙ×ÁÀÝÉÊÓÑ É ÍÅÒÎÏ
ÄÒÏÖÁÝÉÊ ÇÕÌ ËÏÌÏËÏÌÏ×, É ÜÔÏÔ ÇÕÌ ÐÏÇÒÕÖÁÅÔ ÍÅÎÑ × ÄÕÍÙ Ï ÔÏÍ, ËÁË
ÐÒÏÔÅËÁÀÔ ÔÙÓÑÞÉ ÔÙÓÑÞ ÎÁÛÉÈ ÖÉÚÎÅÊ. ôÏ×ÁÒÉÝÉ ÍÏÉÈ ÄÅÔÓËÉÈ ÄÎÅÊ, ÔÅ, ËÏÔÏÒÙÍ
ÄÅÔÓÔ×Ï ÓÕÌÉÌÏ ÔÁË ÍÎÏÇÏ, — ÇÄÅ ÏÎÉ? á ÍÁÔÅÒÉ É ÏÔÃÙ ÉÈ, ÕÖÅ ÓÇÏÒÂÌÅÎÎÙÅ É
ÐÒÉÇÎÕÔÙÅ Ë ÚÅÍÌÅ ÓÔÒÁÄÁÎÉÑÍÉ É ÂÌÉÚÏÓÔØÀ ÓÍÅÒÔÉ, ÐÌÅÔÕÔÓÑ Ó ÖÅÌÔÙÍÉ
×ÏÓËÏ×ÙÍÉ Ó×ÅÞÁÍÉ × ÒÕËÁÈ ÐÒÅÄ ÁÌÔÁÒØ ÂÏÇÁ, ËÏÔÏÒÙÊ ×ÓÅÇÄÁ ËÁÚÁÌÓÑ ÉÍ
ÖÅÓÔÏËÉÍ É ËÁÒÁÀÝÉÍ, ÔÒÅÂÕÀÝÉÍ ×ÅÞÎÙÈ ÐÏËÁÑÎÎÙÈ ÓÌÅÚ É ×ÚÄÏÈÏ×… é ÍÎÅ
×ÓÐÏÍÉÎÁÅÔÓÑ ÄÁÌÅËÏÅ ×ÒÅÍÑ, ËÏÇÄÁ ÷ÁÓØËÁ ÔÁË Ú×ÕÞÎÏ É ÔÑÖËÏ ÕÄÁÒÑÌ × ÂÏÌØÛÏÊ
ËÏÌÏËÏÌ. ñ ÍÙÓÌÅÎÎÏ ×ÚÂÉÒÁÀÓØ ÎÁ ËÏÌÏËÏÌØÎÀ É ÕÖÅ × Ó×ÏÉ ÒÕËÉ ÂÅÒÕ ×ÅÒÅ×ËÕ,
ÐÒÉ×ÑÚÁÎÎÕÀ Ë ËÏÌÏËÏÌØÎÏÍÕ ÂÉÌÕ. ôÒÕÄÎÏ ÒÁÓËÁÞÉ×ÁÔØ ÅÇÏ, ÎÏ ÎÕÖÎÏ
ÒÁÓËÁÞÉ×ÁÔØ ÓÉÌØÎÅÅ, ÞÔÏÂÙ Ó ÐÅÒ×ÏÇÏ ÖÅ ÕÄÁÒÁ ÄÒÏÇÎÕÌ ×ÏÚÄÕÈ. á ËÏÇÄÁ
ÏÔ×ÅÔÑÔ ÄÒÕÇÉÅ ËÏÌÏËÏÌÁ, ÎÕÖÎÏ ÐÏÚÁÂÙÔØÓÑ, ÚÁÔÅÒÑÔØÓÑ × ÂÕÒÎÙÈ Ú×ÕËÁÈ É ÈÏÔØ
ÎÁ ÍÇÎÏ×ÅÎÉÅ ÐÏ×ÅÒÉÔØ É ÎÁÐÏÍÎÉÔØ ÌÀÄÑÍ, ÞÔÏ «ÂÏÇ ÎÅ ÅÓÔØ ÂÏÇ ÍÅÒÔ×ÙÈ, ÎÏ
ÖÉ×ÙÈ»!
1900
ðÏÐÕÌÑÒÎÏÓÔØ: 2, Last-modified: Fri, 25 Feb 2005 09:32:05 GMT
Источник
Бунин Иван Алексеевич
Над городом
Иван Алесеевич Бунин
Над городом
Глядя на колокольню снизу, с церковного двора, мы сами чувствовали, до чего мы еще малы, и было жутко немного, потому что облака в ясном весеннем небе медленно уходили от нас, а высокая белая колокольня, суживаясь кверху и блестя золотым крестом под облаками, медленно, плавно валились на церковный двор — и крест был похож на человечка с распростертыми руками… Потом мы вперегонки кидались к узкой двери в колокольню. Длинная, почти отвесная лестница тотчас же за дверью терялась в темноте. В темноте, стиснутые холодными кирпичными стенами, храбро лезли мы друг за другом вперед. Свет, как мы знали, должен был открыться внезапно — и правда, скоро впереди мелькал проблеск. Ещс несколько шагов, поворот — и мы в низком помещении, бледно озаренном решетчатым окном. Над головой тяжслый накат из бревен, перекрещивающиеся в пыли и паутине балки, на полу — целые вороха известкового птичьего помета, изогнутая медная купель среди кирпичей и мусора, суздальские облупившиея иконы, кадило с оборванными цепями… Черничка-галка, с пухом в клюве, сидит на подоконнике и выжидательно косит одним глазом. Таинственно в этой старой кладовке! Но осматриваться некогда. Голоса и топот ног опередивших нас раздаются уже над нами, — звонко и весело, как всегда весной в колокольне. И, кинув несколько быстрых взглядов на мусор и балки, мы спешили по темным изломам лестниц дальше… Вот наконец и первый пролет: сразу стало светло, просторно, в арки широко видно небо. Внизу — церковный двор,мощснный камнем, красная крыша сторожки в углу ограды и береза у железных ворот… Хорошо глядеть на все это сверху — видеть у себя под ногами верхушку березы! С высоты все кажется красивее, меньше; двор после весенних дождей стал бел, опрятен, между его высохшими плитами пробивается первая травка, а верхушка березы закудрявилась легкими, прозрачными кружевами зелени, необыкновенно нежной и свежей. И как тепло! Выйдет солнце из-за облака — чувствуешь на лице горячую ласку света. Воробьи н березе задорно зачиликают в этом блеске, извозчик, проезжающий мимо, хлестнет лошадь, — и совсем по-летнему затрещат по мостовой колеса… — Идите сюда! — раздастся чей-то крик сверху. И, переглянувшись, мы устремляемся к гнилой и крутой лестнице во второй ярус, более узкий и как будто более зыбкий, чем первый, и снова попадаем в полутемные недра колокольни, разделенные бревенчатыми потолками. Опять грубый и беспорядочный вид балок и лестниц, мешающихся в сумраке; опять холодок и запах кирпичных стен… Всюду запустение старой башни, все велико, покрыто пылью и птичьим пометом… Лестницы, под которыми валялись кирпичи и бревна, были шатки, колени у нас дрожали, сердце учащснно билось; но в узкие окошечки возле лестницы мы видели лазурь, высоту, к которой стремились. На подоконниках, на лестницах и балках сидели сытые голуби, сизые и «жаркие», и так как мы уже чувствовали себя в одном мире с ними, то нам было очень жаль, что они так поспешно, пугая и себя и нас, рассыпались куда попало при нашем приближении, торопливо хлопая свистящими крыльями. Это, впрочем, не мешало им тотчас же опускаться на другие лестницы и снова начинать гулкое, сердито-ласковое воркованье, топчась на одном месте с раздувающимися зобами. А в одном углу сидела на яйцах белая голубка — и с каким любопытством мы смотрели на нес сверху! Тут было совсем почти темно, только в длинное и узкое окошечко голубой лентой сияло небо… — Васька идет! — радостно говорил кто-нибудь из нас, заглянул в это окошечко и увидав под колокольней звонаря Ваську. И тогда мы ещс более ускоряли шаги, чтобы поспеть к звону. Ощущение высоты было уже очень сильно, когда мы выскакивали во второй пролет. Но нужно было сделать ещс шагов тридцать, к колоколам, в третий ярус. Мельком мы заглядывали вниз — и не узнавали березы у ограды: так мала и низка стала она! Теперь даже огромный купол церкви был наравне с нами, а под ним разноцветные крыши города, сбегающего к реке, улицы и переулки меж ними, грязные дворы, сады и пустоши… Вон во дворе чиновника баба развешивает белье по веревке; вон мещанин, в жилетке и ситцевой рубахе, выходит из тесового, похожего на собачий, домика воле сарая; рядом, на почтовом дворе, лениво бродят с хомутами в руках ямщики, запрягая двух одров в тележку; а вон скучные каменные дома купца-богача близ базарной площади, на скате которой, над мелкой рекой, стоит старый, приземистый собор с синим куполом в белых звсздах… Улицы пусты, — все эти мещане, купцы, старухи и молодые кружевницы сидят по своим домишкам и, должно быть, не знают, какой простор зеленых полей развертывается вокруг города; а мы вот знаем и побежим еще выше, где уже совсем жутко, особенно когда подумаешь, что приближаешься к самому шпицу колокольни, сияющей над городом своим золотым крестом… Теперь детство кажется мне далеким сном, но до сих пор мне приятно думать, что хоть иногда поднимались мы над мещанским захолустьем, которое угнетало нас длинными днями и вечерами, хождением в училище, где гибло наше детство,полное мечтами о путешествиях, о героизме, о самоотверженной дружбе, о птицах, растениях и животных, о заветных книгах! Птицы любят высоту, — и мы стремились к ней. Матери говорили, что мы растем, когда видим в сне, что летаем,- и на колокольне мы росли, чувствовали за своими плечами крылья… Когда мы, запыхавшись, одолевали наконец последний ярус колокольни, мы видели вокруг себя только лазурь да волнистую степь. Город, как пестрый план, лежал далеко под нами, маленький и скученный, а в сердцах у нас было то, что должны испытывать на полете ласточки. В ожидании Васьки затевали мы драки, бегали друг за другом, стуча сапогами под медными шлемами колоколов, и громко кричали в них, возбуждая в меди эхо. Пробираясь по лесенке среди веревок, привязанных за колокольные языки, к главному колоколу, украшенному барельефами херувимов и надписью, какой купец отливал его, мы по очереди ударяли в края колокола: ударишь и слушаешь — и кажется, что где-то далеко идст певучий благовест к ранней обедне! И однажды, поднявшись на верхнюю ступеньку, вдруг увидал я на колоколе барельефный лик строгого и прекрасного Ангела Великого Совета и прочитал сильное и краткое веление: «Благовествуй земле радость велию…» Как поразила меня даже в то время эта надпись! Благовествовать взбирался на колокольню дурачок Васька; но даже эта жалкая фигура не мешает мне вспоминать предвечернее время весеннего дня, ясное небо в арках колокольни и ту могучую дрожь, которой гудела вершина колокольни вместе со всеми нами, когда, после долгих раскачиваний била, Васька оглушал нас первым ударом, спугивал голубей со всех карнизов и уже весь отдавался любимому делу, утопая в звонком и непрерывном гудении меди. От этого гудения у на верезжало в ушах, во всем теле; казалось, что вся колокольня с вершины до основания полна голосов, гула и пения. Не спуская глаз с мотающихся рук Васьки, стояли мы, охваченные восторгом перед гигантской силой звуков, замирая от захватывающей дух гордости, точно сами мы были участниками в возвышенном назначении колокола благовествовать радость. Затерявшиеся в звуках, мы как будто сами носились по воздуху вместе с их разливающимися волнами и ждали только одного — чтобы поскорее ответил своим низким басом соборный колокол и чтобы Васька, в волнении соревнования, поднялся с лестницы во весь рост и уже изо всех сил ударил звонилом. Боже, какой трезвон начинался тогда над нашим убогим местечком и как мечтал я хоть когда-нибудь побыть на месте Васьки! Странное желание это и теперь иногда посещает меня. Отдыхая порой в городишке, где протекло мое отрочество, я вспоминаю эту чуть ли не единственную его радость — нашу колокольню. Сидя в летние вечера под окном, я слушаю зачинающийся в разных концах города, перепутывающийся и мерно дрожащий гул колоколов, и этот гул погружает меня в думы о том, как протекают тысячи тысяч наших жизней. Товарищи моих детских дней, те, которым детство сулило так много, — где они? А матери и отцы их, уже сгорбленные и пригнутые к земле страданиями и близостью смерти, плетутся с желтыми восковыми свечами в руках пред алтарь бога, который всегда казался им жестоким и карающим, требующим вечных покаянных слез и вздохов… И мне вспоминается далекое время, когда Васька так звучно и тяжко ударял в большой колокол. Я мысленно взбираюсь на колокольню и уже в свои руки беру веревку, привязанную к колокольному билу. Трудно раскачивать его, но нужно раскачивать сильнее, чтобы с первого же удара дрогнул воздух. А когда ответят другие колокола, нужно позабыться, затеряться в бурных звуках и хоть на мгновение поверить и напомнить людям, что «бог не есть бог мертвых, но живых»!
Источник