А мне не тани снятся и не гали текст

Не нужны теперь другие бабы,
Всю мне душу Африка сожгла
Крокодилы, пальмы, баобабы,
И жена французского посла.

Почти все свои песни я писал в связи с конкретными событиями, поскольку начисто лишен творческого воображения, и песни для меня всегда были формой дневниковой записи. Так песня «Снег» написана после экспедиции на Крайний Север, а «Над Канадой небо сине…» после захода в порт Галифакс в Новой Шотландии. 

Песня про жену французского посла, пожалуй, единственное исключение, которое принесло мне немало неприятностей. 
Текст песни Александр Городницкий — Жена французского посла:

А нам не Тани снятся и не Гали,

Не поля родные, не леса.

А в Сенегале, братцы, в Cенегале,

Я такие видел чудеса!

Ох не слАбы, братцы, ох не слАбы,

Блеск волны, мерцание весла… 

Крокодилы, пальмы, баобабы, 

И жена французского посла. 

Крокодилы, пальмы, баобабы,

И жена французского посла. 

По-французски я не понимаю,

А она — по-русски ни фига.

Как высока грудь ее нагая!

Как нага высокая нога!

Не нужны теперь другие бабы,

Всю мне душу Африка сожгла

Крокодилы, пальмы, баобабы,

И жена французского посла.

Крокодилы, пальмы баобабы,

И жена францусзкого посла.

Дорогие братцы и сестрицы,

Что такое сделалось со мной!

Все один и тот же сон мне снится,

Широкоэкранный и цветной.

И в жару, и в стужу, и в ненастье

Все сжигает душу мне дотла.

А в нем — кровать распахнутая настежь,

А в ней — жена французского посла.

И крокодилы, пальмы, баобабы,

И жена французского посла.

В апреле 1970 года наше научно-исследовательское судно «Дмитрий Менделеев» зашло в порт Дакар, столицу Республики Сенегал. На следующий день на судно прибыл советский посол в Сенегале, от которого мы узнали, что на третий день нашей стоянки в Дакаре приходится национальный праздник республики – День независимости, в честь которого должны состояться военно-морской парад и спортивные празднества, включающие гонку пирог и другие соревнования. 

В день праздника капитан приказал спустить судовой катер, на который в число избранных попал и я. Подняв красный государственный флаг, катер смело двинулся в самый центр гавани, где проходил парад военного флота Республики Сенегал, состоявшего из нескольких списанных во Франции старых тральщиков и одного эсминца. На океанском берегу были установлены трибуны, на которых разместились правительство, дипкорпус и множество приглашенных гостей. 

В честь праздника состоялась показательная высадка десанта на воду. Черные парашютисты бодро выпрыгивали из двух больших транспортных самолетов, неспешно пролетавших вдоль берега. Упав на воду, они ловко раскрывали свои надувные плотики и ожидали подбирающий их катер. Пара парашютистов, видно, плохо рассчитав, вместо моря засквозила в сторону суши, и главный распорядитель махнул рукой – этих можно не подбирать. В этот момент я и увидел жену французского посла.

Она стояла на центральной трибуне неподалеку от президента рядом со своим мужем под небольшим французским триколором. Увидел я ее в подзорную трубу, выданную мне капитаном, с расстояния минимум три кабельтова. Все, что я успел разглядеть, – это белое длинное платье и широкую белую шляпу, за которой развевался тонкий газовый шарф. 

Настроение было праздничным, и, вернувшись на судно, мы решили отметить День независимости Сенегала. Вечером того же дня, прикончив вместе с коллегами бутылку терпкого непрозрачно-красного сенегальского вина, я придумал на свою голову озорную песню о жене французского посла, чей светлый образ некоторое время витал в моем нетрезвом воображении.

Неприятности с этой песней начались не сразу, но продолжались много лет. Одна из них произошла в конце 1982 года, когда я выступал накануне Нового года на вечере московских студентов в концертном зале Библиотеки имени Ленина напротив Кремля. В числе многочисленных заявок на песни в записках чаще всего фигурировала песня «про жену французского посла». Обычно я эту песню на концертах не пел. Тут же, под влиянием многократных заявок, притупив обычную бдительность и расслабившись, я ее спел под бурные овации всего зала, и, как немедленно выяснилось, – совершенно напрасно, поскольку, как известно, в нашей стране скорость стука значительно превышает скорость звука. 

Уже 3 января мне домой последовал звонок из Бюро пропаганды художественной литературы при Московском отделении Союза писателей СССР со строгой просьбой немедленно явиться к ним. Оказалось, что туда уже пришел донос на меня, составленный «группой сотрудников библиотеки». В доносе отмечалось, что я в «правительственном зале» (почему он правительственный – потому что напротив Кремля?) разлагал студенческую молодежь тем, что пел «откровенно сексуальную» песню, в которой «высмеивались и представлялись в неправильном свете жены советских дипломатических работников за рубежом». 

Услышав это обвинение, я не на шутку загрустил. «Так что вы там пели? – спросила меня строгим голосом самая пожилая дама – старший референт. – Про жену советского посла?» – «Не советского, а французского», – робко возразил я. «Ах, французского? Ну это уже полегче. Ну-ка, спойте нам, пожалуйста». И я без всякого аккомпанемента и без особого удовольствия, осипшим от новогодних застолий голосом спел им эту песню. Народ за столами заметно оживился. «Ну ладно, – сказала пожилая дама, и в ее металлическом голосе зазвучали смягчающие нотки. – Идите. Только больше этого, пожалуйста, не пойте».

Другая история, связанная с этой песней, произошла в моем родном Ленинграде в 1971 году на следующий год после ее написания, когда мне понадобилось снова оформлять визу за рубеж для следующего плавания. Самым главным документом, представляемым для оформления визы, как хорошо известно людям моего поколения, была характеристика, подписанная так называемым «треугольником», который значительно страшнее Бермудского (дирекция института, партком и местком). 

Инструкция эта составлялась по строго канонической форме. Чтобы проверяющий ее чиновник не тратил зря время на ее изучение, в правый верхний угол выносились главные сведения о представляемом. Про меня, например, было написано так: «Характеристика. Составлена на: Городницкого Александра Моисеевича, беспартийного еврея 1933 года рождения». Ясно, что при таких беспросветных исходных данных дальше можно не читать, а сразу надо откладывать личное дело в сторону.

Так вот, на следующий год после появления злополучной песни про жену французского посла, когда мне снова понадобилось оформлять документы в очередной рейс, меня вызвал к себе тогдашний секретарь партбюро Борис Христофорович Егиазаров, известный геолог, профессор и доктор наук, седой и красивый невысокий армянин с орлиным носом и густыми бровями, обликом своим напоминавший графа Калиостро. Когда я прибыл к нему в комнату партбюро, где он был в одиночестве, он запер дверь на ключ, предварительно почему-то выглянув в коридор. 

– У нас с тобой будет суровый мужской разговор, – объявил он мне. – Ты мне прямо скажи, что у тебя с ней было. 

Я сел на стул и стал морщить лоб. 

– Да нет, ты не о том думаешь, – облегчил мои экскурсы в прошлое секретарь, – я тебя не про всех твоих баб спрашиваю, партию это совершенно не интересует. Я спрашиваю конкретно про жену французского посла. 

Я облегченно вздохнул и заученным тоном первого ученика сказал: 

– Борис Христофорович, ну что может быть у простого советского человека с женой буржуазного посла?

– Ты мне лапшу на уши не вешай, – строго обрезал меня секретарь, – и политграмоту мне не читай – я ее сам кому хочешь прочитаю. Ты мне прямо говори – было или нет? Мне тут твою песню принесли, и я ее внимательно изучил. И понял, что такую песню просто так не напишешь, там такие есть строчки, что явно с натуры написано. Давай договоримся по-мужски: ты сознаешься и рассказываешь мне некоторые детали, а я тебе сразу же подписываю характеристику. Ведь ты уже в песне и так все рассказал, остается только чистосердечно подтвердить, тебе же легче будет. Пойми, Саня, я же тебе добра желаю. Скажу тебе честно, я бы и сам не устоял, – французская женщина, жена посла… Всякое бывает. Но советский человек, даже если раз оступился, должен стразу же покаяться. Потому что, раз ты сознался, значит, ты перед нами полностью разоружился и тебе опять можно доверять. 

– Перед кем я разоружился? – не понял я. 

– Перед партией, конечно!

Целый час, не жалея сил, он пытался не мытьем так катаньем вынуть из меня признание в любострастных действиях с женой французского посла. Я держался с мужеством обреченного. Собеседник мой измучил меня и изрядно измучился сам. Лоб у него взмок от возбуждения. 

– Ну, хорошо, – сказал он, – в конце концов, есть и другая сторона вопроса. Я ведь не только партийный секретарь, но еще и мужчина. Мне просто интересно знать – правда ли, что у французских женщин все не так, как у наших, а на порядок лучше? Да ты не сомневайся, я никому ничего не скажу! 

Я уныло стоял на своем.

– Послушай, – потеряв терпение, закричал он, – мало того, что я просто мужчина, я еще и армянин! Армянин как мужчина – это еврей со знаком качества, понял? Да мне просто профессионально необходимо знать, правда ли, что во Франции женщины не такие, как наши табуретки, ну? 

Я упорно молчал. 

– Хорошо, – сказал он, – никому не веришь, да? Партии родной не веришь, мужчине не веришь, армянину не веришь. 

Он протянул руку к телефонной трубке и снял ее с рычагов. 

– Видишь, в таком положении она уже ничего не записывает. Сознавайся! 

Я так испугался, что замолк, кажется, навеки.

Поняв, что толку от меня не добиться, он снова надел пиджак, повязал галстук и, глядя мимо меня куда-то в пространство, произнес: 
– Неоткровенен Городницкий перед партией. Скрывает факты. Уходи. Ничего я тебе не подпишу! 

Расстроенный, вышел я из партбюро и побрел по коридору. В конце коридора он неожиданно догнал меня, нагнулся к моему уху и прошептал: 

– Молодец, я бы тоже не сознался!

И подписал характеристику…

Одноклассник и приятель моего друга замечательного историка Натана Эйдельмана профессор физики Владимир Фридкин написал целый рассказ «Новые подробности о жене французского посла». 

В отличие от Натана он был «выездным» и много раз выезжал с лекциями в разные европейские страны. Однажды он должен был в очередной раз поехать в Италию, в Рим, и Эйдельман попросил его снять на видео комнаты в особняке, принадлежавшем прежде подруге Пушкина Зинаиде Волконской. Оказалось, что в этом особняке сейчас располагается английское посольство и нужно специальное разрешение для съемки. Выяснилось, что жена у посла – русская, и Володя получил не только разрешение на съемку, но и приглашение на ужин. 

Ужинали втроем. Посол, высокий и белокурый мужчина, настоящий лорд, по-русски не понимал, поэтому беседу поддерживала его жена. Выяснилось, что много лет они или в Сенегале, где ее супруг также возглавлял британскую дипломатическую миссию. «Что вы говорите! – воскликнул Фридкин. – А у меня есть приятель, который написал песню о Сенегале!» – «Ну-ка, спойте», – попросила жена посла. И Володя Фридкин, который поет еще хуже меня, прямо за посольским столом спел им эту песню. 

Жена посла перевела своему супругу песню на английский, и величественный и молчаливый до этого английский лорд начал вдруг что-то быстро и говорить своей жене. «Мой муж интересуется, в каком году ваш приятель был в Сенегале». Услышав ответ, она сказала: «Ну, конечно, это Женевьева Легран. Правда, ей тогда было уже за сорок, но она была еще очень хороша».

Десять лет назад на моем авторском вечере в театре «Школа современной пьесы» на Трубной площади в Москве, в конце первого отделения на сцену неожиданно поднялся чернокожий красавец, держа в руках огромный тамтам, и на хорошем русском языке произнес: «По поручению Его Превосходительства, Чрезвычайного и Полномочного Посла Республики Сенегал в России я имею честь вручить господину Городницкому этот тамтам в знак уважения за то, что в России впервые за всю ее историю была написана песня о Сенегале».

ссылка