Честь безумцу который навеет человечеству сон золотой
Stas Usov · 10 июня 2016
516
в мире люди не узнают голос правды, а следуют за теми кто мир обольщает своими идеями и им отдают честь. Ну а «спасителей» распинают. ………..
Если не зашоренно смотреть с точки зрения христанства, то эти строки об Антихристе.
«Если к правде святой мiр(!)… Читать дальше
мои ответы не являются «глубокомысленными» статьями для ЯДзен ·
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет —
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
Если не получится найти дорогу, способ осуществить мечту, то счастье хотя бы иметь прекрасную мечту?
Как вы понимаете слова: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас»?
Мining (добыча полезных ископаемых).
христианин. ·
Смысл этих заповедей Христа в том, чтобы мы не персонифицировали зло в образе человека, который нам это зло причиняет, а понимали зло как некую силу, которая захватила этого человека и держит его в рабстве действуя через него.
Если представить образно то картина получается следующая — некая группировка захватила заложников и используя этих заложников как щит действует в своих интересах. Люди в этой ситуации есть заложники зла — поэтому освободительные действия «светлых сил» должны быть направлены не по человеку, не против человека, а для человека, ради человека, против той силы, которая его захватила.
Опять же Христос обьясняет всё это ещё так:
12 Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки.
(Матф.7:12)
Божий Закон заключается в том, что человек получает то, что сеет и если он хочет нормального отношения к себе то должен нормально относиться к другим — не так как они к тебе ( они тебе зло и ты им в ответ зло), а так как ты хотел бы отношения к себе. Вообщем типа «закона бумеранга».
Прочитать ещё 4 ответа
С точки зрения атеизма, человек — бездушный говорящий кусок мяса. Но если атеиста в лицо назвать так, он, наверняка, обидится. ПОЧЕМУ?
мои ответы не являются «глубокомысленными» статьями для ЯДзен ·
Просто потому, что язык несет в себе смыслы сформированные тысячелетиями. Они просто так из языка не выбрасываются.
Так и часть нашей речи — оскорбления. «Бездушный» это не термин для обозначения идеи отсутствия загробной жизни, а синоним к слову «черствый».
Кстати, душа, всё-таки, есть у всех — ведь буквально в греческом, откуда пришел термин, душа это психика. Людей без психики не существует.
Кусок мяса — повседневно это продукт для употребления в пищу. А человека, опять же, так обозначить нельзя, так как мышцы это далеко не все в человеке.
Обратите внимание, что если вы назовете человека «мозгом», то оскорбленных будет очень мало, наоборот, «ну ты мозг» — комплимент.
Если перед верующим выскочить и ни с того, ни с сего, сообщить ему, что он образ Божий, у верующего тоже будет шок. Я, верующий, подумал бы, что это Свидетели Иеговы опять буянят.
И фактически это, конечно, неверно.
Говорение не есть признак человека. Мясо — это и часть мертвого человека тоже. Человек это его сознание. Если атеиста назвать сознанием, он не обидится.
Прочитать ещё 3 ответа
Одним из литературных воплощений зла является огненное око Саурона. Откуда образ? Толкин связывал его с одним из символов масонства — оком (тоже всевидящим)?
кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и практики общественных… ·
Существует, конечно, огромное искушение провести параллель между огненным оком Саурона во «Властелине колец» и так называемой Лучезарной дельтой масонской символики. Но все не так просто.
Всевидящий глаз – один из универсальных архетипов мировой культуры. Наиболее ранний вариант – древнеегипетский Глаз Гора, изображение которого служило в том числе и оберегом.
Упоминание ока есть в Псалтири, Псалом 32: «Вот, око Господне над боящимися Его и уповающими на милость Его, что Он душу их спасет от смерти и во время голода пропитает их». В православной иконографии существует особая икона – Всевидящее Око Божье.
Всевидящее око можно видеть и на картинах двух живописцев XVI века: Яна Провоста «Христианская символика» и Якопо да Пантормо «Христос в Эмманусе». Считается, что Пантормо первым изобразил Лучезарную дельту – глаз в треугольнике, окруженный расходящимися лучами.
Итак, до ХХ века Всевидящее око олицетворяло божественную защиту и поддержку.
И только ХХ век привносит в этот символ прямо противоположный смысл. И связан он как раз с тотальной слежкой и полным бесправием личности. Д. Оруэлл в своей антиутопии «1984» создает знаменитую формулу «Большой Брат следит за тобой».
В письме к издателю Ф. Уорбургу Оруэлл сообщает, что идея написания романа появилась у него в 1943 году. Антиутопия была опубликована в 1949.
Важная деталь – Толкин начинает активно работать над «Властелином Колец» как раз после 1943 года и заканчивает текст в 1949.
Совпадение? Вряд ли. Конечно, речь не идет о прямом заимствовании, но сходство концепций налицо – и в антиутопии Оруэлла и в трилогии Толкина всевидящее око есть метафора тоталитарной системы, основанной на страхе и подчинении.
Прочитать ещё 1 ответ
Почему люди не молятся за души юных жертв Владимира Мономаха,а предпочитают поклоняться пребывающему в аду насильнику и убийце (молятся даже не ЗА душу, а ему)?
Мining (добыча полезных ископаемых).
христианин. ·
Не зная тонкостей, о которых вы упомянули в своем вопросе, но зная точно, что в вопросах определения понятий добра и зла, истины и заблуждения, света и тьмы существует много интерпретаций, на которых построены целые религиозные учения, которые затем ревностно охраняются от посягательств и ревизий, особенно это касается православия — одной из самых консервативных из них. Попытка пересмотреть, переоценить что либо из учений отцов, соборов, догматов и традиций вызывает вопль и призыв встать на защиту православия от тёмных сил — вот такой вот сложился стереотип, который привел к затверденению умов и невозможности внести свежую струю воздуха в этот спертый чулан. Многие чтимые святые в РПЦ не являются таковыми, ибо образ, который они несли не соответствует ни духу ни букве Священного Писания — это лубочное христианство плоды которого исторически хорошо прослеживаются. И не только исторически, но и через современный и трезвый взгляд на положение в этой церкви. То, что церковь может заблуждаться и служить не Истине, а лжи — не однократно говорится в Писании. Хотя многие не очень глубокие адепты своих лубочных кружков любят вспоминать о том, что врата ада не одолеют и что церковь это столп и утверждение Истины, забывая что у всех терминов есть конкретное значение, употребление и применение и что на один текст Писания можно привести противоположный — это для того, чтобы никто не воображал себе и не думал, что имея только одно — единственное изречение или стих Писания мы владеем уже всем Писанием и знаем его в полноте. вообщем не верьте слепо никому — всё проверяйте, всё испытывайте и хорошего держитесь.
Прочитать ещё 3 ответа
Была ли у древних воинов своя этика, например, в общей свалке не бить врага в спину, пользуясь тем, что он сцепился с твоим товарищем?
Маркетолог, индастриал-музыкант, мамкин угнетатель ·
100% была, правда, о её содержании мы знаем довольно мало.
Точно известно, что у древних греков считалось суперунизительным сбежать и сломать строй. Крылатое выражение «со щитом или на щите» происходит как раз оттуда: античный щит гоплон делался из полностью из бронзы и был внушительного размера, чтобы прикрывать не столько владельца, сколько его товарища в фаланге, потому для продуктивного бегства его нужно было выбросить. Бегство одного гоплита могло нарушить строй, бывший основой силы античной фаланги, и, что также важно, подставлял под удар другого воина, что противоречило древнегреческим представлениям о воинской доблести.
Во времена, которые уже не принято считать древностью, а именно Средние Века и раннее Новое Время, военное сословие в Европе имело обширный неписаный кодекс. Например, рыцари редко друг друга по-настоящему травмировали, не говоря уже об убийстве, потому что особенности феодальной системы не предполагали строгой и неизменной принадлежности к одной или другой стороне. Потому сегодня сэр Джон Лонгсворд из Лонгсворд-хилла и Иоганн Лангешверт, риттер фон Лангешвертшлосс, друг с другом воюют за интересы своих королей где-нибудь в Бургундии, а в следующий сезон они вместе могут пойти отжимать в каком-нибудь Лангедоке замки у еретиков. Своеобразный кодекс чести был у первых ландскнехтов, в частности, они обязывались не наниматься на службу к врагам Священной Римской Империи, не таскать за собой орды проституток и не творить всякие бесчинства у себя дома, за что получали всякие вольности вроде вызывающе пышной одежды и права для жен ландскнехтов носить короткие (чуть ниже колена) юбки, что в конце 15 века было просто невообразимой пошлостью.
Также существовало в чуть более поздние времена интересное правило хорошего тона: наемники крайне редко требовали оплату, а испанцы вообще могли воевать на голом энтузиазме, чтобы не уронить престиж на рынке (фича упоминается в фильме «Капитан Алатристе», фильм изрядно сказочный, но хороший). Отсюда, правда, происходила и другая особенность европейской войны 16-17 веков, особенно, Тридцатилетней, — все эти орды (плюс, их семьи) хотели есть, пить и как-то компенсировать свои расходы, потому они грабили все встречные города и веси. Особенно в этом преуспели хорватские наемники на службе у Габсбургов, удивлявшие своей жестокостью и алчностью даже бывалых вояк. Кстати, по легенде запорожские казаки, нанятые французами на службу, оконфузили Ришелье, затребовав плату сразу после выполнения операции, на что кардинал возмутился, мол, он считал, что тут воюют за славу и честь, а не деньги, а запорожский отаман ответил, мол, кому чего не хватает, тот за то и воюет.
Говоря о Тридцатилетней войне, стоит вспомнить также финскую конницу хаккапелиита на службе шведского короля Густава Адольфа, которая отличалась очень специфическими воззрениями на военное дело. Эти ребята прослыли крайними отморозками и немножко колдунами, потому что начинали бой с адского крика «хакка пяялля» (передал не точно) и демонстративной заточки мечей на глазах у противника. Так вот, у них считалось крайним зашкваром даже просто повернуться спиной к противнику, за что они изгоняли из своего братства, считали предателем и даже могли немножко убить. Для мотивации финские рейтары старались носить только нагрудники и вообще стремились избавиться от доспехов, за что нередко получали по шапке от шведских офицеров. Кроме того, хаккапелиита хоть и считалась рейтарским строем, то есть конными стрелками из пистолетов, но в первом же удобном случае они хватались за меч и часто не делали даже двух выстрелов, предписанных Густавом Адольфом при реформе кавалерии.
Надеюсь, что ответил достаточно емко.
Прочитать ещё 2 ответа
Источник
Борис Егоров. Российские утопии. Исторический путеводитель. СПб., “Искусство — СПБ”, 2007, 415 стр.
Стихотворение Беранже “Безумцы” (“Les Fous”), известное у нас по переводу В. Курочкина, могло бы служить эпиграфом к тем сотням, а возможно, и тысячам исследований, которые посвящены проблемам утопии и утопического сознания, его роли в мировой истории. Патетически и с надрывом декламирует Актер в пьесе Горького “На дне”:
Господа, если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой.
Поэт нашел удивительно точное слово “le fou”, которое во французском языке означает и дурака, и придворного шута, имевшего привилегию говорить иной раз горькую правду. Причем в утопическом варианте этого “безумства” воплощен целый клубок трагических парадоксов человеческого существования: люди не могут не мечтать о прекрасной жизни (лучший пример тут Дон Кихот), они воплощают утопию в жизнь и убеждаются в том, что реализация светлой мечты ведет к антиутопии. Но утопия не умирает, мы все обречены на то, чтобы снова и снова наступать на грабли…
Отсюда и вечная актуальность темы, отсюда интерес к очередной книге, этой теме посвященной. Ее автор — известный в мировой филологической науке человек, один из создателей московско-тартуской семиотической школы, бывший долгие годы ближайшим другом и соратником Ю. М. Лотмана. Работает Б. Ф. Егоров и как культуролог, см. его фундаментальное исследование “Очерки по истории русской культуры XIX века”1. Книга о русской утопии является логическим продолжением этого труда, а также других работ ученого, посвященных отечественной литературе и критике позапрошлого столетия.
Опираясь на большой фактический материал, Б. Ф. Егоров привлекает наше внимание к “классическим” произведениям типа “Что делать?” Чернышевского и к вещам малоизвестным вроде зашифрованных утопических проектов Н. В. Кукольника или романа “Рай земной” (1903) К. С. Мережковского, брата известного писателя.
Определенные (и вполне понятные) трудности испытал ученый в попытках дать свое определение изучаемому явлению. Он пишет: “Я <…> расширяю (или сужаю?) понятие и определяю утопию как мечту об идеальной жизни в любых масштабах и объемах <…>” (курсив автора. — В. В.). “В утопическую область я включаю не только печатные <…> тексты, но и устные рассказы и идеи, не только художественные произведения, но и трактаты, письма, очерки <…>”. На наш взгляд, ни о каком “сужении” понятия речь тут не идет, наоборот, “утопия как мечта” фактически понята как некий “мегажанр”, включающий в себя по сути дела любые жанры. Именно любые, то есть не только словесные (речевые по терминологии Бахтина), но и живописные (пасторальные, идиллические пейзажи), музыкальные, архитектурные (храм как “земной рай”), садово-парковые (сад как hortus conclusus, минимальное подобие Эдема). Исследователь в основном занят анализом словесных утопических жанров и личностями их творцов, но иногда говорит и об отражении утопической тематики в других сферах искусства.
Автор понимает парадоксальную связь между утопией и антиутопией. Он пишет, что еще у Свифта “утопией прикрывались полемика и сатира. Они, заполняя все пространство произведения, превращают утопию в антиутопию (курсив автора. — В. В.). Утопия может смешиваться с антиутопией и перетекать в нее”. Здесь напрашивается обобщение — практически любая утопия несет в себе имплицитно собственное отрицание, “деконструирует” себя, выражаясь языком Жака Деррида. Если же утопия реализуется и даже долгое время существует, скажем, в форме сельской идиллии, то все равно она разрушается под воздействием внешних агрессивных сил. Достоевский, как показано в книге Егорова, гениально и парадоксально заострил этот момент в “Сне смешного человека” — один “грешник” легко разрушил целый рай! Но это лишь значит, что в душах невинных обитателей блаженной планеты всегда таились разрушительные “микробы” всевозможных страстей.
И — vice versa — во многих антиутопиях сохраняются элементы утопии — Путешественник во времени видит в царстве элоев черты коммунизма (“Машина времени” Уэллса), “Прекрасный новый мир” Хаксли действительно “прекрасен” изобилием материальных благ. Еще раз подчеркнем, что “чистая” утопия per se (сама по себе) в принципе антиутопична. Что доказывает не без доли эпатажности Ю. И. Дружников, утверждая, что “Утопия” Томаса Мора на самом деле опровергает “мечту об идеальной жизни”!2 На “кричащее противоречие” своего текста внятно намекает и сам Мор в конце книги, когда пишет от лица повествователя: “Мне сейчас же пришло на ум немало обычаев и законов этого народа (утопийцев. — В. В.), заключающих в себе чрезвычайную нелепость”. Мор надеется: “У нас будет еще время поглубже подумать об этом предмете <…> Хорошо, если бы это когда-нибудь осуществилось!” Подумать на эту тему “поглубже” людям довелось только через несколько сотен лет после казни великого утописта. Мы сейчас не имеем возможности вдаваться в обсуждение причин столь “странной” (и приносящей людям столько страданий, разочарований) связи утопии с антиутопией, это задача специального исследования. Но одно, по-моему, ясно: дело в страшной силе отчуждения, или, иначе говоря, иронии истории, которая, начиная с самого возникновения человечества, превращает благие его начинания и замыслы в нечто противоположное. К тому же каждый утопист вольно или невольно вкладывает в проекты всеобщего блага свои сугубо личные пристрастия и антипатии, которые для массы людей неприемлемы. Авторский эгоизм борется в утопиях с альтруизмом и превращает их в антиутопии.
Собственно, почти вся книга Бориса Федоровича Егорова, представляющая, как он сам пишет, “исторический путеводитель” по русским утопиям — от самых древних вплоть до начала ХХ века, — есть в то же время нагляднейшее пособие по “демонтажу” российского утопического сознания во всех его разновидностях. Это история, полная драматизма, трагизма и не лишенная комических эпизодов. Первый раздел книги — “Народные легенды и попытки реализации утопий”, где исследователь дает впечатляющий обзор разнообразнейшей фольклорно-мифо-литературной продукции о рае и аде, этих “самых древних” формах утопии и антиутопии, об апокрифических сказаниях про индийское царство, Беловодье, град Китеж и т. д. При этом отмечено, что у наших предков, вынужденных много и тяжело трудиться, да еще в условиях зависимости от бояр и князей, вырабатывалось стойкое отвращение к труду как таковому. Здесь стоило сослаться на великолепную статью Е. Н. Трубецкого “└Иное царство” и его искатели в русской народной сказке” (1922), в которой этот выдающийся религиозный философ и последователь Вл. Соловьева пытается в духе теодицеи примирить “софийные” и “антисофийные” начала в русской культуре и жизни. “Как раз в русской сказке, — пишет Трубецкой, — сочувствие лени и воровству граничит с апофеозом лентяя и вора”3. Тут же автор осуждает советскую власть, которая осуществляет эту “утопию бездельника и вора”4. К этой народной утопии-антиутопии, отзвуки которой мы находим и в платоновском “Чевенгуре”, по Е. Н. Трубецкому, примешиваются черты христианского настроения, пронизывающего сказку: “тайна всеобщей солидарности” всего живого в мире, “мудрого безумия” человеческой жертвы5.
Много говорится у Егорова о старообрядцах, хлыстах, скопцах, духоборах, пытавшихся победить земное нечестие и устроить божескую жизнь на этом свете. Удивительна случайная, но символическая по сути перекличка двух ничем вроде бы не связанных явлений русской жизни. На рубеже XVII — XVIII веков был знаменит среди старообрядцев Андрей Денисов, который “происходил из обедневших князей Мышкиных”. Знал ли что-нибудь о нем автор романа “Идиот”? Это возможно, ведь Достоевский интересовался старообрядцами. Во всяком случае, “почти однофамильцы”, реальный Андрей Денисов и литературный герой, князь Мышкин, сходны в своем стремлении найти правду Божью в этом грешном мире.
Книга Егорова читается иногда как увлекательный роман приключений — авантюр духа и действия. Перед нами возникает тянущаяся сквозь века панорама удивительных событий, бесконечная галерея героев — отважных, хитрых, ловких, умных и безрассудных, подчас просто безумных, обаятельных и отталкивающих. Таков, например, “колоритный и загадочный” поляк Йозеф Еленский, который добровольно утратил свое шляхетское звание, зато сочинил грандиозный план по уничтожению крепостного права, а заодно и по замене “матушки императрицы” ее сыном Павлом на троне. Павел получил трон и без Еленского, но последний не растерялся и уже при Александре выдвигает вполне безумный проект превращения государства российского в “религиозное, теократическое царство скопцов”. И за такой невероятный по дерзости план был всего лишь сослан в монастырь. Чудны дела твои, Господи.
Вообще русский XVIII век настолько насыщен утопистами, что впору называть это время не только эпохой Просвещения, но и “фантазийным” столетием. Тон задавали мечтатели-цари и “жадною толпой стоящие у трона” фавориты типа Потемкина и Зубова. Многое из их проектов осуществлялось, но какой ценой! Трудно (да, пожалуй, и невозможно) сказать, больше пользы или вреда принесли, например, реформы Петра. Боярин Федор Салтыков сочинил в 1714 году “Изъявления прибыточные государству”, в которых развернул грандиозный план по уничтожению нищеты и росту благосостояния народа. Много он пишет о создании библиотек и развитии монументальной пропаганды. Прожектером был крестьянский сын Иван Посошков, ставший богатым промышленником. В своей “Книге о скудости и богатстве” он проповедует аскетические христианские нормы любви и смирения и осуждает введенные Петром “богомерзкие танцы”. Утопистами были и наши писатели — Сумароков, Княжнин, Херасков, Эмин (турок по происхождению), Радищев и другие. Причем у каждого из них были свои причуды и преференции, иногда забавные, иногда просто дикие. Так, писатель и астроном Федор Дмитриев-Мамонов, дальний родственник Петра Первого, в аллегорической повести “Дворянин-философ” с одобрением живописует некое муравьиное царство, в котором черные муравьи-работяги почитают высшей для себя честью целовать в зад своих властителей. Хороша утопия! Впрочем, в сочинении есть и более “мягкие” варианты утопий, которые отдаленно перекликаются с “межпланетными” фантазиями Лукиана и Сирано де Бержерака. Печальное совпадение — Федор Дмитриев-Мамонов, как и его однофамилец, граф Матвей Дмитриев-Мамонов (1790 — 1863), тоже прожектер и оппонент самодержавия, оба были психически нездоровы. При этом Мамонов-второй пострадал за свои выпады против Романовых-“голштинцев”: Николай Первый велел держать его под стражей и принудительно лечить6.
Уже неоднократно писалось о выдающемся авантюристе Морисе Беньовском (1746 — 1786), бунтаре и путешественнике, сосланном на Камчатку, откуда он бежал с группой помощников и на захваченном судне достиг острова Тайвань, где и возмечтал создать Государство Солнца по образцам, вычитанным из книг Мора и Кампанеллы. Позднее этот мечтатель строил “идеальное государство” уже на Мадагаскаре… Как отмечает Егоров, эти изумительные деяния беглого поляка начинают “грустную череду российских коммунистических и социалистических общин, основанных на утопических планах”.
Бoльшая часть книги Б. Ф. Егорова отдана русским утопиям XIX века, которые по части жанрового и идейного разнообразия, да и количественно превосходят даже фантазии предшествующего столетия. Заметно выросло художественное мастерство писателей-утопистов, появляются новые жанрово-тематические направления в утопической литературе, например утопии научно-фантастические. Участились попытки практической реализации утопических проектов, и тут первым в XIX столетии оказался граф Аракчеев, осуществивший “задумку” Александра I. В системе военных поселений мы находим классический пример перехода утопии в антиутопию. Граф оказался отличным хозяйственником, предшественником “новых русских”: он вводит в сельское хозяйство многопольную систему, селекцию скота и семян, зарабатывает бешеные деньги и выделяет жертвам петербургского наводнения 1824 года целый миллион рублей! Но и вводит в своих “идеальных” поселениях жесточайший режим. Этого “прожектера” заклеймил Салтыков-Щедрин в гротескно-сатирическом образе Угрюм-Бурчеева, из-за которого “история прекратила течение свое”.
XIX век — это время мощной активизации социально-политической мысли в России, что не могло не сказаться и в сфере “мечты об идеальной жизни”. Вовсю прожектерствуют правители, не отстают от них и декабристы. Основатель Харьковского университета Василий Каразин (1773 — 1842) оказался первым в России (а может быть, и в мире?) автором идеи о регуляции природы с помощью управления атмосферным электричеством, которая позднее привлекла Н. Ф. Федорова и др. Эта идея не реализована до сих пор — да, по-моему, и хорошо, что она не осуществилась, ведь на практике это может привести к полной атмосферной катастрофе… О страшных последствиях радикального вмешательства человека в устройство природы задумывался князь В. Ф. Одоевский, который в одном из очерков цикла “Русские ночи” (1844) рисует гигантский пороховой взрыв, раскалывающий земной шар и ведущий к гибели человечества. “До такой антиутопии, — пишет Б. Ф. Егоров, — не доходили и видные авторы ХХ века”. Это утверждение нуждается в серьезной корректировке. Как пишет И. Р. Шафаревич в книге “Социализм как явление мировой истории” (1977), самоубийственные фантазии, представления о гибели мира и его последующем возрождении характерны для многих мифологий, а также для взглядов таких утопистов, как Сен-Симон и Фурье, в ХХ веке их подхватывает Г. Маркузе. Да и Жюль Верн отдал дань таким опасениям в сатирическом романе “Вверх дном” (1889), где герои космического полета вокруг Луны превращаются в безумных воротил, которые хотят в целях наживы “выпрямить” земную ось с целью изменения климата и получения неслыханных прибылей. Только ошибка в вычислениях изобретателя Мастона спасает земной шар от гибели.
Общий вывод из замечательной книги Б. Ф. Егорова: человечество всегда мечтало и никогда не перестанет мечтать о лучшей жизни на земле, а теперь и о существовании в космосе. И, удивительное дело, сколь бы горькие и даже страшные уроки ни преподносила жизнь, раз за разом превращая любую реализуемую на практике утопию в антиутопию, люди ничуть не учатся на ошибках. Почему? Видимо, все же прав Фрейд: два могучих импульса нашего подсознания, либидо и танатос, все-таки подчиняют себе человеческий разум, который то и дело превращается в великое неразумие, просто в безумие. В тягу к коллективному всечеловеческому самоубийству. Чем иначе объяснить тот факт, что даже Александр Богданов, бывший соратник Ленина, но кроткий человек, действительно желавший счастья людям, в своем утопическом романе “Красная звезда” (1908) заставляет марсианского ученого-коммуниста Стэрни мечтать об истреблении всех жителей Земли!
Как пресечь превращение утопий в их противоположность? Никто пока не знает ответа.
Владимир Вахрушев.
г. Балашов.
1 В кн.: “Из истории русской культуры”. Т. 5 (XX век). М., “Языки русской культуры”, 1996, стр. 13 — 389.
2 Дружников Ю. И. Человек, который перестал смеяться. — “Вышгород” (Таллинн), 2003, № 4, стр. 142 — 165.
3 Трубецкой Е. Н. “Иное царство” и его искатели в русской народной сказке. — “Литературная учеба”, 1990, № 2, стр. 100 — 118.
4 Там же, стр. 105.
5 Там же, стр. 106 — 108.
6 См.: Лотман Ю. М. Матвей Алекс. Мамонов. — “Ученые записки Тартуского университета”. Вып. 78. Тарту, 1959, стр. 19 — 92.
Источник
