Юрий казаков во сне ты горько плакал анализ
Трагический текст о расставании с тайной детства — и в то же время одно из главных в русской литературе приближений к этой тайне. Последний завершённый рассказ Юрия Казакова.
комментарии: Иван Чувиляев
О чём эта книга?
Монолог автора, обращённый к маленькому сыну Алёше. Почти бессюжетная череда зарисовок о природе и потерях, чувстве вины и детских травмах. Большие трагедии тут соседствуют с простыми радостями, прогулка по лесу наводит на воспоминание о прощании с арестованным отцом, плач ребёнка во время дневного сна становится расставанием с младенчеством. Течение мысли, чередование образов превращает рассказ в попытку то ли реконструировать, то ли построить мир детского счастья и понять, почему и в какой момент каждый из нас теряет этот маленький рай.
Фото Ирины Стин и Анатолия Фирсова
Когда она написана?
Замысел рассказа, обращённого к ребёнку, относится ещё к началу 1960-х. В записной книжке Казакова за 1963 год есть заметка: «Написать рассказ о мальчике, 1,5 года. Я и он. Я в нём. Я думаю о том, как он думает. Он в моей комнате. 30 лет назад я был такой же. Те же . По воспоминаниям жены писателя Тамары Судник, работать над текстом он начал в 1973 году. Тогда же замысел распался на два самостоятельных рассказа — собственно «Во сне…» и «Свечечку». Закончен и опубликован рассказ «Во сне ты горько плакал» был лишь четыре года спустя, в 1977 году.
Первый снег так умиротворяющ, так меланхоличен, так повергает нас в тягучие мирные думы…
– Юрий Казаков
Как она написана?
Первое, что бросается в глаза, — нелинейность и мозаичность повествования. Это не столько история, рассказанная автором, сколько множество маленьких эпизодов и набросков, сцепленных между собой. Рассказчик мысленно переносится из подмосковного Абрамцева на южный курорт, из семидесятых годов в тридцатые и в будущее. Переключается между этими составными частями повествования Казаков, как правило, путём ассоциаций. Глядя на бегущего ребёнка, он вспоминает, как сам бегал так же в детстве. Вид спящего Алёши «монтируется» с воспоминанием о том, как отец впервые увидел сына, принесённого из роддома. Даже сам ребёнок, главный герой повествования, возникает в нём как будто случайно — как свидетель диалога рассказчика с соседом по даче.
Казаков — один из самых музыкальных русских прозаиков XX века. В молодости он занимался музыкой, поступил в училище Гнесиных, играл на контрабасе в театральном оркестре и в литературу пришёл, уже будучи вполне состоявшимся исполнителем. Ритм, течение текста для его прозы всегда исключительно важны — в том числе и в этом рассказе. Здесь есть и специфические повторы, чередующиеся предложения, начинающиеся с «А» и «И» («А небо было так сине, так золотисто-густо светились под солнцем кленовые листья! И простились мы с ним особенно дружески, особенно нежно… А три недели спустя, в Гагре, — будто гром грянул для меня!»); длинноты, сменяющиеся дробными, короткими предложениями, — всё это вполне можно считать характерными чертами казаковской прозы.
Что на неё повлияло?
В молодости Казаков испытал огромное влияние Константина Паустовского, которого можно назвать его учителем, литературным «крёстным отцом». С одной стороны, Паустовский много сделал для молодого литератора и всегда выделял его среди начинающих писателей. С другой, в советской литературе Паустовский — гимназический приятель Булгакова, космополит — играл роль связующего звена с русской литературой начала XX века, традиция которой была для Казакова определяющей.
Если говорить об источниках влияния именно на «Во сне…», то в попытке реконструировать, воссоздать и описать мир, увиденный ребёнком, Казаков опирается на множество образцов. Ту же задачу ставили перед собой и Толстой в автобиографической трилогии, и Аксаков в «Детских годах Багрова-внука», и ещё в большей степени Чехов в целом ряде рассказов. С другой стороны, Казаков решает эту задачу иначе: не через биографию или автобиографию, а в почти эссеистической форме. Биограф Казакова Игорь Кузьмичёв указывает, что важнейшим произведением для писателя была «Исповедь» Льва Толстого, где те же вопросы — загадка смерти и младенчества, поиск ответов на сложные вопросы через быт, детали и нюансы — решались вне плоскости традиционного художественного повествования.
Как она была опубликована?
Рассказ был опубликован в 1977 году в седьмом номере журнала
«Наш современник»
Общественно-политический и литературный журнал консервативно-патриотического направления, издающийся в Москве с 1956 года. В журнале в разные годы печатались Виктор Астафьев, Юрий Бондарев, Василий Шукшин, Валентин Распутин и многие другие.
. Почти одновременно в издательстве со схожим названием «Современник» (публиковавшем в основном деревенскую прозу) вышел сборник Казакова, названный по рассказу «Во сне ты горько плакал».
По воспоминаниям Тамары Судник, такая пауза между написанием и публикацией — четыре года — объяснялась в том числе цензурными соображениями. И Казаков, и чиновники
Главлита
Главное управление по делам литературы и издательств. Существовало с 1922 по 1991 год.
, и редакция «Нашего современника» «вычищали» из него всё, что могло показаться сомнительным. В частности, сокращался и перемещался внутри рассказа отрывок, в котором рассказчик вспоминает о собственном детстве и прощании с арестованным отцом.
Ещё с начала 1960-х сборники Казакова выходили в переводах — в британском издательстве Pergamon Press, американском Houghton Mifflin, французском Gallimar. Несмотря на это, «Во сне…» перевели на английский только в начале 1990-х, когда в лондонском издательстве Harvill вышла антология
«Dissonant Voices: The New Russian Fiction»
«Разноголосица: новая русская проза» — антология современной русской беллетристики, вышедшая в 1991 году. Среди авторов сборника были Андрей Битов, Виктор Ерофеев, Леонид Бородин, Людмила Петрушевская и Юрий Домбровский. Составителем выступил поэт и переводчик Олег Чухонцев.
.
Как её приняли?
К моменту публикации рассказа за Казаковым и в СССР, и за рубежом закрепился статус одного из главных советских мастеров короткой прозы. В своей работе о советской литературе послесталинского периода американский исследователь Деминг Браун назвал рассказы Казакова «лучшим, что было написано по-русски в 1960-е годы». Критик, эмигрант первой волны Марк Слоним в своей итоговой книге «Советская русская литература: 1917–1977» также выделил Казакова и обратил внимание на его мастерскую работу с темой одиночества и .
При этом первая публикация «Во сне…» почти не привлекла внимания критики. Характерно, что в статье про Казакова Юрий Трифонов рассказ даже не упоминает (хотя он был уже к тому моменту опубликован). Пусть по форме текст Трифонова напоминает тост («Радуюсь тому, что ты трудишься, что ты рядом, пускай не в Москве, а в Абрамцеве, это недалеко, когда-нибудь можно и повидаться, плачу и рыдаю, когда встречаю вдруг твою прозу, светящуюся, ), по сути это уже почти некролог, подведение итогов состоявшейся и завершённой литературной карьеры.
Что было дальше?
Для Юрия Казакова «Во сне ты горько плакал» стал последним опубликованным произведением. Вплоть до своей смерти в 1982 году он не напечатал больше ни одного текста и сам прямо говорил коллегам и знакомым, что ушёл из литературы и публиковаться более не намерен («Мне простительно, я литературу .
После смерти Казакова стали появляться его биографии, сборники воспоминаний коллег, в которых «Во сне…» оценивался как opus magnum, произведение, в котором отразились все особенности авторской манеры и стиля. Одновременно за рассказом прочно закрепилось определение творческого завещания писателя.
Почему рассказ адресован ребёнку?
Во-первых, темы детства и его потери, одиночества, разочарования, наконец, неприкаянности для Казакова всегда были в числе важнейших. В этом сходятся все исследователи его творчества. Отчасти это черта поколения: Казаков и его ровесники пережили репрессии и войну, теряли близких, это оставалось их болью и отражалось в их произведениях. Казаков ребёнком пережил арест отца, которого увидел в следующий раз только через много лет. В письмах и воспоминаниях он говорит о детстве как о времени несчастном, «весьма и весьма бедном . Поэтому форма диалога с ребёнком как продолжением и отражением самого себя особенно важна для писателя. Во-вторых, форма монолога собирает в единое целое осколки повествования, разрозненные картины и воспоминания. И сводит их к общему знаменателю: тоске по ушедшему младенчеству и попытке разгадать тайну этого времени.
Почему рассказ так называется?
Смысл названия раскрывается лишь в финале рассказа, когда маленький Алёша начинает рыдать во сне, а отец, разбудив его, понимает: «…Душа твоя, слитая до сих пор с моей, — теперь далеко и с каждым годом будет всё отдаляться, отдаляться, что ты уже не я, не моё продолжение и моей душе никогда не догнать тебя, ты уйдёшь навсегда». Такое завершение мозаичного рассказа делает все прочие его составляющие — прогулки, воспоминания, рассуждения о самоубийстве — элементами общей картины потери, расставания, утраты. А ребёнок выступает хранителем тайны («Уж не знаешь ли ты нечто такое, что гораздо важнее всех моих знаний и всего моего опыта?»), которую теряет и забывает, взрослея и сам того не замечая.
Ничего нам с тобой не досталось от прошлого, сама земля переменилась, деревни и леса, и Радонеж пропал, будто его и не было
– Юрий Казаков
Насколько автобиографичен рассказ Казакова?
«Во сне ты горько плакал…» — одна из самых личных, даже интимных вещей позднесоветской литературы. Практически всё, включая имена героев, взято из окружающей писателя и беспокоящей его действительности, а место действия, дачный посёлок академиков Абрамцево, описано с топографической точностью. По воспоминаниям жены писателя, толчком к написанию рассказа послужила новость о самоубийстве соседа Казаковых по даче в Абрамцеве литератора Дмитрия Голубкова. Казаков описывает все события, связанные с этой трагедией, с почти документальной точностью. Голубков действительно одолжил у него патроны, Казаков действительно узнал о самоубийстве на отдыхе. Умалчивает он лишь об одном — отношения между ними были весьма непростые, до сих пор неясные. Во всяком случае, незадолго до трагедии Голубков писал: «Все, что думаю о нём, сказал ему — что душа скупая и пустая, полная лишь себялюбием и тщеславием, что настоящее его скверно, а будущее прямо зловеще, если не соберёт опрятно, веничком, уцелевшие в душе .
Документально точно описан и главный адресат авторского монолога, Алёша. Биографы Казакова эту тему практически не затрагивают, о ней приходится судить лишь по газетным публикациям и некоторым воспоминаниям, но, видимо, как раз в момент работы над «Во сне…» в семейной жизни Казакова начались проблемы, он стал реже общаться с сыном, и это, видимо, наложило свой отпечаток на рассказ. Предположительно, Алексей Казаков сейчас живёт в Москве, работает звонарём в одном из храмов — хотя, повторимся, судить об этом можно только по не самым надёжным источникам.
Зачем в рассказ введена история самоубийцы?
Важная составляющая «Во сне…» — сюжетная линия приятеля рассказчика, который покончил с собой. Встреча с этим человеком — отправная точка повествования, именно она пробуждает те воспоминания и размышления, из которых вырастает весь рассказ. Она усиливает основной его мотив: фатальность утраты детства. Последние слова, которые сосед говорит на прощание рассказчику, — как раз об этой утрате:
Когда я был такой, как твой Алёша… мне небо казалось таким высоким, таким синим! Потом оно для меня поблёкло, но ведь это от возраста? Ведь оно прежнее?
Подразумевается, что причина суицида — не бытовая ссора, не творческий кризис, а именно невозможность вернуть счастье первых ярких впечатлений, потерянный рай детской безмятежности.
Наконец, история самоубийства дополняет и даже формирует композицию рассказа: заключает его между тайной смерти и тайной младенчества, о которой идёт речь в финале.
Зачем в рассказе воспоминания об аресте отца Казакова?
В «Во сне…» есть автобиографический отрывок, где рассказчик вспоминает о своём детстве и о прощании с отцом. С одной стороны, он выглядит логично: в монолог, обращённый к ребёнку, органично вплетаются собственные детские воспоминания. На первый взгляд эта сцена может показаться военным эпизодом: женщины и дети пришли проводить мужчин, очевидно, на фронт.
Я увидел большое поле где-то под Москвой, которое разделяло, разъединяло собравшихся на этом поле людей. В одной кучке, стоявшей на опушке жиденького берёзового леска, были почему-то только женщины и дети. Многие женщины плакали, вытирая глаза красными косынками. А на другой стороне поля стояли мужчины, выстроенные в шеренгу. За шеренгой возвышалась насыпь, на которой стояли буро-красные теплушки, чухающий далеко впереди и выпускающий высокий чёрный дым паровоз. А перед шеренгой расхаживали люди в гимнастёрках.
На самом деле перед нами пример казаковского владения эзоповым языком, умения вести разговор о страшном и тайном помимо цензурных запретов. Шеренга мужчин — не солдаты, уходящие на фронт, а отправляющиеся в лагерь заключённые. Но понять это можно, лишь обратясь к биографии писателя (его отец действительно был арестован за недоносительство и прошёл через сталинские лагеря). Всё, что в рукописи намекало на истинное значение эпизода, было удалено при публикации — отчасти самим Казаковым, отчасти редколлегией .
Пример самоцензуры — обрыв эпизода будто на полуслове. «…Чем ближе я к нему подбегал, тем беспокойней становилось в шеренге, где стоял отец…» Но на этом, по воспоминаниям вдовы писателя Тамары Судник, сцена не заканчивалась. Далее следовало описание того, как «конвоир хватает бегущего к отцу пятилетнего мальчишку, разворачивает его в обратном направлении и пинает сапогом», — но этот момент остался . Кроме того, описанная сцена сыграла важную роль в биографии Казакова: испугавшись служебной собаки, он начал сильно заикаться — и именно поэтому начал записывать то, чего не мог высказать .
Всё-то на свете сотворено затем только, чтобы на него взглянули глаза ребёнка!
– Юрий Казаков
Какую роль в рассказе играют описания природы?
Описания природы — часть наследия классической русской литературы, к которой восходит поэтика Казакова. Это одно из выразительных средств, с помощью которых автор передаёт настроения, характеры, мысли героев. Характерный пример — перед самоубийством исповедь героя прерывается возгласом: «Ах, посмотри, посмотри скорей, какой клён!»
Казаков воспринимает природу как романтик начала XIX века: для него это стихия, которая говорит на своём языке, непонятном современному человеку, испорченному культурой. Всё пространное описание прогулки в рассказе построено по одному принципу: ребёнок видит новый для себя, странный и пугающий предмет, пытается его понять и познать. Взрослый произносит его название — отец и сын двигаются дальше.
Ребёнок самым непосредственным образом реагирует на природу — роняет палку, когда видит белку, падает, тронув той же палкой ёжика. Казаков подводит итог прогулке и прямо пишет, что мир, природа для ребёнка раскрывается в куда более мелких и подробных деталях, чем для взрослого:
Жизнь, существование пчёл, мух, бабочек и мошек занимала тебя несравненно больше, чем существование кошек, собак, коров, сорок, белок и птиц. Какая же бесконечность, какая неисчислимость открывалась тебе на дне омутка, когда ты, лёжа на корне, приблизив лицо почти к самой воде, разглядывал это дно!
Так что описания природы в рассказе — это ещё и опыт самого Казакова по возвращению детского восприятия мира: восприятия, не обременённого названиями, фактами, знаниями. Если не пережить снова восторг от него, то хотя бы увидеть, как ребёнок трогает палкой колонны старой беседки или впервые в жизни встречает ежа.
список литературы
- Басинский П. Недуг Дмитрия Голубкова // Новый мир. 1994. № 6.
- Казак В. Лексикон русской литературы. М.: Культура, 1996.
- Казаков Ю. Камнем падает снег… / Публ. Т. Судник-Казаковой, подготовка текста, пред. и прим. Д. Шеварова // Новый мир. 2017. № 8.
- Кузьмичёв И. Юрий Казаков: Набросок портрета. Л.: Сов. писатель, 1986.
- Трифонов Ю. В. Пронзительность таланта // Трифонов Ю. В. Как слово наше отзовётся… М.: Советская Россия, 1985.
Священник Андрей Спиридонов (выпускник Литературного института им. Горького) рассказывает о писателе Юрии Казакове.
Юрий Казаков – один из лучших наших рассказчиков, авторов «малого жанра» второй половины прошлого века. И при этом он как был мало известен, так и остался в стороне от магистральных путей отечественной литературы. Помню, году так в 1987, впервые оказавшись в Москве, будучи на Ваганьковском кладбище, я спросил у профессионального кладбищенского экскурсовода, как можно найти могилу Юрия Казакова, на что тот с удивлением переспросил: «А кто это?» Действительно, большой культурной публике имя писателя Юрия Казакова почти не известно.
Москвич, музыкант, с молодых лет связанный с литературным опытом (окончил Литературный институт), Юрий Казаков имел одну привязанность, которая и стала (порой явно, порой – подспудно) главной темой его творчества. Это – русский север, Беломорье, словно бы на глазах погружающийся в прошлое град Китеж. Рискну предполагать, что таким образом Казаков прикоснулся к Православию как исчезающей цивилизации: в чистой красоте тех мест, в остаточной цельности тех людей. Правда, о какой-либо воцерковленности писателя говорить вряд ли возможно, да и в той советской духовно удушливой атмосфере придти в Церковь как таковую, не имея с детства такого опыта, было для многих очень не просто.
Еще одним центральным «нервом» творчества Юрия Казакова является подспудно осознаваемая им связь с былой классической традицией русской литературы. В этом отношении Юрий Казаков прямой наследник Чехова и Бунина, но с одной серьезной поправкой: в отличие от своих предшественников-классиков творческая свобода писателя все же была значительно скована.
Лучшие «северные» рассказы Казакова, которые тематически неизбежно касались судеб простых людей в период великих строек социализма, были кромсаемы внешней и внутренней цензурой и не могли свидетельствовать о всей правде, открывшейся писателю.
И хотя тогда, да и в наши дни, весьма распространено мнение, что, дескать, внешняя свобода для писателя не так важна, как внутренняя, – все это верно только до определенной степени, и далеко не всякий писатель заведомо исполнен такого великого мужества, чтобы всю жизнь писать «в стол» и не иметь никакого читателя. Конечно, для лучших и чисто лирических рассказов Казакова – таких, как, к примеру, «Двое в декабре», «Адам и Ева», «Осень в дубовых лесах» – цензура не могла играть решающей роли, но очевидно и то, что художественное пространство, своего рода духовные горизонты писателя оказались неизбежно заужены из-за специфики времени и окружающей обстановки.
Вот, например, один из самых ярких и лиричных рассказов писателя под названием «Во сне ты горько плакал». О чем этот рассказ? Речь, фактически, идет о прогулке героя с маленьким сыном. Однако эта прогулка в сознании отца есть проекция в недавнее прошлое, где словно бы разверзаются некие инфернальные бездны – нет, не в стиле, конечно, мастеров современных ужасов, типа Стивена Кинга, — просто на внутреннем уровне герой рассказа переживает самоубийство своего близкого друга (при том, что это реальный случай: самоубийством покончил один из самых близких Казакову друзей – писатель Дмитрий Голубков). Объяснений, оправданий происшедшему не находится: «Душа моя бродит в потемках…», – говорит автор. А далее эти «крайние» переживания вплетаются в казалось бы невинную прогулку с маленьким сыном и каким-то непостижимым образом касаются и его, ребенка, души, что в свою очередь сотрясает отцовское сердце, когда он осознает это: «Что успел узнать ты на свете, кроме тихого счастья жизни, чтобы так горько плакать во сне? Ты не страдал и не жалел о прошлом, и страх смерти был тебе неведом! Что же тебе снилось? Или у нас уже в младенчестве скорбит душа, страшась предстоящих страданий?» В финале рассказа отец как будто уже прощается с сыном, которому всего-то полтора года, но: «я видел, что я отстаю, что моя жизнь несет меня в прежнюю сторону, тогда как ты отныне пошел своей дорогой».
И действительно: интонационно рассказ приобретает трагический характер. «Нет, без Бога все это не разрешимо», – заявил бы здесь верующий читатель. Но о Боге вроде бы и нет речи. Однако в самом финале автор все же говорит: «Но хриплым, слабым голоском звучала во мне и надежда, что души наши когда-нибудь опять сольются, чтобы уже никогда не разлучаться. Да! Но где, когда это будет?»
Писатель Юрий Казаков умер 29 ноября 1982 году – в возрасте 55 лет. Наверное, живи он в другую эпоху, он написал бы гораздо больше, но «бы», как известно, прошлое изменить не может. Для своего времени творчество Юрия Казакова явилось неким глотком свежего воздуха, настоящей литературой, примером мастерства и вкуса в малом лирическом жанре (да таковым, собственно, и осталось), но именно тогда – для заставших те поздние советские времена – всякое живое «незашоренное» творчество имело особенное значение для элементарного нравственного выживания. Я и сам как читатель отношусь к памяти Юрия Казакова с большой благодарностью: в мои собственные юные и молодые годы его рассказы были той доброкачественной нравственной и художественной пищей, без которой нельзя выжить в мире идеологических или культурных суррогатов.
Вот только могилу его на Ваганьковском кладбище я так и не нашел…
Автор: iereys Священник Андрей Спиридонов
Источник: Правкнига
