Пусть медленно как сон растет прилив от полноты немой

Автор книги: Альфред Теннисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

ТИРЕСИЙ

 
Хотел бы я вернуться в те года,
Когда зари багрянец, проникая
Сквозь кровлю век, будил мои глаза,
Еще живые, ищущие жадно
Значений, спрятанных в полете птиц,
В извивах пламени над алтарями,
И вещих знаков для мужей и жен,
И тайн, одним богам принадлежащих.
А боги, сын мой, сколько ни молись им,
Куда злопамятней земных владык.
Арес пылает гневом до сих пор:
Он зол на весь ваш род, что происходит
От Кадма, чьим ударом умерщвлен
Там, у реки, на склоне Киферона
Свернувшийся в чудовищные кольца
Гигантский змей, злосчастное отродье
Воинственного бога…
 
 
Эта быль,
Рассказанная старцем седовласым, —
Таким, как я, – когда я был, как ты,
В меня вселила жаркое желанье
Узреть незримых, разглядеть ясней
Тех, что колеблют небеса и воды —
И всё ж земным подвержены страстям.
Тогда вокруг подножья Геликона
Все земли исходил я до клочка
Вот этими ногами. Я взбирался
И в горы: мне казалось, до богов
С вершины легче дотянуться взглядом.
 
 
Однажды на макушке той скалы,
Где отдыхает по дороге в небо
Сестра меньшáя солнца, серебром
Окрестные долины заливая, —
Прилег я в полдень. Хоть прошло с тех пор
Твоих пять жизней, этот день я помню.
Мне камень раскаленный руки жег,
И вдоль ручья побрел искать я тени.
Ручей сбегал во впадину, и там,
В тени олив, увидел я Афину:
Богиня, из купальни выходя,
Одной ступней еще в воде струистой,
Коленом белоснежным опершись
О бережок, таким лучилась гневом,
И золото волос, и грозный шлем,
Венчавший груду сброшенных доспехов,
И девственная грудь, и взгляд разящий
Сияли так, что мой затмился взор,
Лишь дивный голос прогремел во мраке:
«Узревший слишком много, стань слепцом!
Несущий истину, слыви безумцем!»…
 
 
О сын мой, тайным зреньем, здесь, во мне,
За гранью тьмы, – ее досель я вижу:
Такой невыносимой красоты
Людскому не создать воображенью,
Из мрамора не изваять… представь:
Один лишь взгляд – и мрак – и дар внезапный,
Пророческий, проклятый, слепотой
Оплаченный, насмешками, неверьем!
Сто раз я предрекал им глад и мор,
Потоп, землетрясенья и пожары,
И гнев богов, – сто раз я призывал
Их к жертвам искупительным, – не слышат,
Не верят! Я бессилен пред Судьбой,
Мой дар бесплоден. Если жаждет крови
Толпа, к войне губительной стремясь,
Разумные слова ей – словно травка
Для льва голодного. Когда встает
На брата брат в усобице кровавой,
Толкающей обоих под ярмо
К соседним государям, – я не властен
Пресечь безумства черни и царей.
А кто хоть раз мои услышал речи
О том, что тирания одного
Лишь предвещает тиранию многих?
Или о том, что власть толпы ведет
Назад, к единовластию тирана?
Я не умел остановить войну
И на войне был никому не нужен, —
О мука сознавать свое бессилье
И мучиться из-за грядущих мук!
Хоть кто-нибудь взглянул бы мимоходом —
Как на скульптуры знатных горожан
На площади – и молвил: «Прорицатель,
Ведь ты был прав!»
 
 
Да где там! Никогда.
В деяньях познается добродетель,
А тот, кто для деяний слишком слаб,
Тот сам себе и узник, и темница,
Источник утешенья и сосуд.
 
 
Ты видишь, Менекей, всё то, что слышу
Я слишком ясно: за волной волна
Подкатывает к семивратным Фивам.
К нам движется война: скрипит обоз
Под бременем ее, звенят доспехи,
Стучат копыта, нивы стерты в прах
И стены города трещат под градом
Камней и стрел, Аресовых даров.
Истерзаны безжалостным тараном,
Кренятся башни, что возведены
Под звуки струн священных; отовсюду
Несутся стоны: враг, того гляди,
Ворвется в крепость. Матери младенцев,
Рассвет едва узревших, старики,
Бредущие к закату, жены, девы, —
Все молят, припадая к алтарям:
«Спасите нас!»
 
 
И ты спасти их можешь.
Мои глаза твоих не видят глаз,
Но ясно видят, что в тебе спасенье
Фив осажденных. Прошлой ночью мне
Сам бог войны, Арес, кому отрадны
Людские жертвы, – грозный, весь в крови, —
Из тьмы явился, будто с поля брани:
Шлем в молниях, копье наперевес,
И проревел: «Конец проклятым Фивам!
Иссякнет семя Кадма, коль в роду
Не сыщется безумец благородный,
Что сам, своей рукою…»
 
 
Мальчик мой!
Нет в мире звука чище и прекрасней,
Чем звук имен, принадлежавших тем,
Кто отдал жизнь за милую отчизну:
Они зовут на подвиги, в сердцах
Великодушье будят и отвагу.
Потомки их прочтут спустя века
На мраморе колонн мемориальных —
И воспоют героев прежних дней,
У них перенимая честь и доблесть
И силы черпая для славных дел.
 
 
Судьба твоя завидна, ибо в жизни
Всего важней достойно умереть.
Ты можешь отказаться: горожане
Добром тебя не вспомнят – ну так что ж!
Но если ты решишься – ведь недаром
Кровь Кадмова течет в тебе – тогда
Все камни этих стен единым эхом
Тебя восславят, камни мостовой
Твердить под каждым кованым копытом
Твое лишь станут имя, и ручей
На склоне Киферона не устанет
Твой подвиг пересказывать взахлеб
Спасенным Фивам…
 
 
Вход в пещеру Змея
Почти зарос – так говорили мне.
Пред ним площадка, где любил ночами
Свои свивать он кольца, и плита,
Алтарь напоминающая: прежде
На ней дремал неумолимый Сфинкс.
Грудь женская, чудовищные крылья
И лапы льва, – там, в пропасти, на дне
Белеют кости жертв, а рядом с ними —
Его скелет: речь мудреца услышав,
От ярости он прыгнул со скалы.
Ты, сын мой, не таков: ты внемлешь кротко
Тому, кто мудр, и ты поверишь мне,
Ослабив тем проклятие Паллады,
И сам в себе прервешь биенье жизни,
Чтоб кровью загасить Ареса гнев.
Без страха погрузишься ты во тьму,
Лишь радуясь, что солнце, звезды, месяц
Не озаряют так людских сердец,
Как весть о подвиге.
 
 
Ступай к пещере
И девственную жизнь свою отдай
Во искупленье зла.
 
 
Моей ладони
Коснулся… Что-то капнуло… Ушел.
Отныне он бессмертен.
 
 
Хорошо бы
И мне уйти на отдых, в мир теней,
Потолковать с умершими царями,
Владельцами скалистых островков,
Богами навещаемых, – послушать
Их речи мудрые: здесь, у людей,
Цена им грош, а там они бесценны, —
Глазами отыскать знакомцев старых,
Взглянуть на состязанья колесниц,
На травлю льва – вернее, львиной тени,
На битвы, где герои прежних дней
Стяжают славу, где златые струны
Звенят, про их геройские дела
Слагая героические гимны,
Где стелется благоуханный дым
Того костра, что на вершине дальней,
Один в ночи, пылает для богов.
 
 
«В ночи пылает для богов»…
Тут я подумал, ставя точку,
Что друг мой, честен и суров,
Пожалуй, счел бы эту строчку
Напыщенной; сказал бы он,
Что под конец я разболтался…
Но грянул погребальный звон,
Мой рай античный зашатался;
И сказку греческую вдруг
Смешала с явью боль потери —
Ее не выслушает друг:
Так гости шумные у двери
Толпятся, опоздав на час,
С далеких съехавшись окраин,
Но дом закрыт, огонь погас
И навсегда ушел хозяин.
Затмился дружбы щедрый свет,
Из тьмы ночной во тьму иную
Ушел во сне… Во тьму? О нет!
В зарю – не в тусклую, земную,
Но в лучезарный, вечный свет:
Ведь если тамлишь ночь без края,
Зачем томиться столько лет,
Себя трудами изнуряя?
Зачем теперь мне жизнь моя —
Деньки минувшие с любовью
Перебирать? Ушли друзья,
Он был последний. К изголовью
Кладу венок – всему венец —
Да будет вечный дан покой нам,
И повести моей конец
Да будет мирным и достойным.
 

М. Бородицкая

MERLIN AND THE GLEAM

I

 
O young Mariner,
You from the haven
Under the sea-cliff,
You that are watching
The gray Magician
With eyes of wonder,
I am Merlin,
And I am dying,
I am Merlin
Who follow The Gleam.
 

II

 
Mighty the Wizard
Who found me at sunrise
Sleeping, and woke me
And learn’d me Magic!
Great the Master,
And sweet the Magic,
When over the valley,
In early summers,
Over the mountain,
On human faces,
And all around me,
Moving to melody,
Floated The Gleam.
 

III

 
Once at the croak of a Raven who crost it,
A barbarous people,
Blind to the magic,
And deaf to the melody,
Snarl’d at and cursed me.
A demon vext me,
The light retreated,
The landskip darken’d,
The melody deaden’d,
The Master whisper’d
‘Follow The Gleam.’
 

IV

 
Then to the melody,
Over a wilderness
Gliding, and glancing at
Elf of the woodland,
Gnome of the cavern,
Griffin and Giant,
And dancing of Fairies
In desolate hollows,
And wraiths of the mountain,
And rolling of dragons
By warble of water,
Or cataract music
Of falling torrents,
Flitted The Gleam.
 

V

 
Down from the mountain
And over the level,
And streaming and shining on
Silent river,
Silvery willow,
Pasture and plowland,
Innocent maidens,
Garrulous children,
Homestead and harvest,
Reaper and gleaner,
And rough-ruddy faces
Of lowly labour,
Slided The Gleam —
 

VI

 
Then, with a melody
Stronger and statelier,
Led me at length
To the city and palace
Of Arthur the king;
Touch’d at the golden
Cross of the churches,
Flash’d on the Tournament,
Flicker’d and bicker’d
From helmet to helmet,
And last on the forehead
Of Arthur the blameless
Rested The Gleam.
 

VII

 
Clouds and darkness
Closed upon Camelot;
Arthur had vanish’d
I knew not whither,
The king who loved me,
And cannot die;
For out of the darkness
Silent and slowly
The Gleam, that had waned to a wintry glimmer
On icy fallow
And faded forest,
Drew to the valley
Named of the shadow,
And slowly brightening
Out of the glimmer,
And slowly moving again to a melody
Yearningly tender,
Fell on the shadow,
No longer a shadow,
But clothed with The Gleam.
 

VIII

 
And broader and brighter
The Gleam flying onward,
Wed to the melody,
Sang thro’ the world;
And slower and fainter,
Old and weary,
But eager to follow,
I saw, whenever
In passing it glanced upon
Hamlet or city,
That under the Crosses
The dead man’s garden,
The mortal hillock,
Would break into blossom;
And so to the land’s
Last limit I came —
And can no longer,
But die rejoicing,
For thro’ the Magic
Of Him the Mighty,
Who taught me in childhood,
There on the border
Of boundless Ocean,
And all but in Heaven
Hovers The Gleam.
 

IX

 
Not of the sunlight,
Not of the moonlight,
Not of the starlight!
О young Mariner,
Down to the haven,
Call your companions,
Launch your vessel,
And crowd your canvas,
And, ere it vanishes
Over the margin,
Alter it, follow it,
Follow The Gleam.
 

МЕРЛИН И ЛУЧ

I

 
О юный Пловец,
Чье судно укрыто
Внизу под скалою!
Перед тобой —
Волшебник седой
С пронзительным взором;
Я – Мерлин,
И я умираю,
Я – Мерлин,
Идущий вослед за Лучом.
 

II

 
Могуч был Колдун,
Меня пробудивший
От сна на рассвете,
Меня обучивший
Своему колдовству!
Могуч был Учитель
И чары чудесны,
Когда над долиной
Зеленой, цветущей
Из-за горы
На дома и на лица
Спустился,
Танцуя под музыку,
Таинственный Луч.
 

III

 
Однажды, под карканье
Ворона злого,
Летевшего косо,
Невежды тупые,
Что к музыке глухи,
К чудесному слепы,
Бранили меня и корили;
И демоном был я ужален:
Весь мир потемнел,
Сиянье погасло,
И музыка стихла;
Но тихо шепнул мне
Учитель: «Иди за Лучом!»
 

IV

 
Под музыку чудную,
То лугом, то чащею,
Вдруг освещая
То эльфа лесного,
То горного гнома,
То дикого тролля,
Там – фей хороводы
В укромных лощинах,
Там – игры драконов
У горных ручьев
Или шумно летящих
С высот водопадов,
По тропам и топям
Все дальше и дальше
Манил меня Луч.
 

V

 
Над цепью холмов —
И над плоской равниной,
Над тускло блестящей рекой
С ивняком серебристым,
Над полем и пастбищем,
Над сенокосом и жатвой,
Над девичьим пеньем
И визгом ребячьим, —
По спинам, по лицам,
От низких трудов огрубевшим, —
Скользил этот Луч.
 

VI

 
И вдруг, под иную мелодию,
Торжественней и величавей,
Привел меня Луч
В град и замок Артура;
Коснулся крестов золотых
Над церквами,
Сверкнул на забралах,
На рыцарских копьях,
Готовых к ристанью,
И, наконец, на челе
Королевском Артура
Застыл этот Луч.
 

VII

 
Но тучи и тьма Камелот поглотили,
И добрый Артур исчез,
Государь мой любимый,
Губительной смерти не властный.
Тогда-то из мрака
Луч, тускло мерцавший
На мерзлой стерне,
Вдруг, тайком разгоревшись,
Скользнул в ту долину,
Где тени печально блуждают —
И, двигаясь плавно
Под музыку нежно влекущую,
Остановился и замер
На тени —
Что тенью уже не была,
Ибо с мраком рассталась,
Облёкшись Лучом.
 

VIII

 
Сверкая и ширясь,
Летел он по миру,
С ликующей песней
Таинственно-страстной,
И я всё труднее
За ним поспевал,
Побеждая бессилье;
Я видел повсюду,
Где Луч проходил:
Всё, чего он касался, —
Погост за оградой,
Курган на холме, —
Покрывалось цветами.
И так я, усталый,
Дошел до предела
Известного мира,
Здесь путь свой окончу
И здесь я умру без печали,
Недаром Колдун
Тайнознанью
Учил меня в детстве,
Ведь даже и здесь, у порога
Бескрайнего моря,
И всюду под небом – я вижу! —
Скользит этот Луч.
 

IX

 
Не солнечный луч —
И не лунный,
Не звездный!
О юный Пловец,
Поспеши в свою бухту,
Зови своих братьев,
Ставь парус – и сразу,
Пока не пропало
Сияние над горизонтом,
Плыви неустанно,
Стремись безоглядно —
Иди за Лучом!
 

Г. Кружков

‘FRATER AVE ATQUE VALE’

 
Row us out from Desenzano, to your Sirmione row!
So they row’d, and there we landed – ‘O venusta Sirmio!’
There to me thro’ all the groves of olive in the summer glow,
There beneath the Roman ruin where the purple flowers grow,
Came that ‘Ave atque Vale’ of the Poet’s hopeless woe,
Tenderest of Roman poets nineteen-hundred years ago,
‘Frater Ave atque Vale’ – as we wander’d to and fro
Gazing at the Lydian laughter of the Garda Lake below.
Sweet Catullus’s all-but-island, olive-silvery Sirmio!
 

FRATER AVE ATQUE VALE

 
Выплыли из Дезенцано и до Сермия доплыли,
Веслами не потревожив дремлющих озерных лилий.
Над смеющейся волною здесь, о Sermio venusto!
Слышится мне голос ветра среди трав, растущих густо.
Здесь нежнейший из поэтов повторял в своей печали:
До свиданья, братец милый, frater ave atque vale!
Здесь, среди развалин римских пурпуровые соцветья
Так же пьяны, так же сладки через два тысячелетья.
И шумит на бреге Гарды над сверканием залива
Сладкозвучного Катулла серебристая олива!
 

Г. Кружков

CROSSING THE BAR

 
Sunset and evening star,
And one clear call for me!
And may there be no moaning of the bar,
When I put out to sea.
 
 
But such a tide as moving seems asleep,
Too full for sound and foam,
When that which drew from out the boundless deep
Turns again home.
 
 
Twilight and evening bell,
And after that the dark!
And may there be no sadness of farewell,
When I embark;
 
 
For tho’ from out our bourne of Time and Place
The flood may bear me far,
I hope to see my Pilot face to face
When I have crost the bar.
 

ЗА ВОЛНОЛОМ

 
Закат вдали и первая звезда,
И ясный дальний зов!
И пусть теперь у скал замрет вода;
К отплытью я готов.
 
 
Пусть медленно, как сон, растет прилив,
От полноты немой,
Чтобы безбрежность, берег затопив,
Отхлынула домой.
 
 
Пусть колокол вечерний мерно бьет,
И мирно дышит бриз,
Когда пройду последний поворот,
Миную темный мыс.
 
 
Развеется за мной, как морок дня,
Береговой туман,
Когда мой Лоцман выведет меня
В открытый океан.
 

Г. Кружков

II

THE KRAKEN

 
Below the thunders of the upper deep;
Far far beneath in the abysmal sea,
His ancient, dreamless, uninvaded sleep
The Kraken sleepeth: faintest sunlights flee
About his shadowy sides: above him swell
Huge sponges of millennial growth and height;
And far away into the sickly light,
From many a wondrous grot and secret cell
Unnumber’d and enormous polypi
Winnow with giant fins the slumbering green.
There hath he lain for ages and will lie
Battening upon huge seaworms in his sleep,
Until the latter fire shall heat the deep;
Then once by man and angels to be seen
In roaring he shall rise and on the surface die.
 

КРАКЕН

 
Под толщей вод, в глубинах потаенных,
Вдали от волн, ветров и сотрясений,
Среди безмолвных сумерек зеленых
Спит Кракен. Чащи губчатых растений
И мхов его хранят; опутан сетью
Зыбучих трав, подводный остров дремлет
И кольца гибких щупалец колеблет
Сквозь муть и мглу; прошли тысячелетья
И вновь пройдут, дремоты не наруша,
Давая корм ракушкам и полипам, —
Пока не содрогнутся хлябь и суша
И не прожжет пучин огонь небесный;
Тогда впервые он всплывет из бездны
Пред очи ангелов – и с длинным всхлипом
Умрет его чудовищная туша.
 

Г. Кружков

THE OWL

I

 
When cats run home and light is come,
And dew is cold upon the ground,
And the far-off stream is dumb,
And the whirring sail goes round,
And the whirring sail goes round;
Alone and warming his five wits,
The white owl in the belfry sits.
 

II

 
When merry milkmaids click the latch,
And rarely smells the new-mown hay,
And the cock hath sung beneath the thatch
Twice or thrice his roundelay,
Twice or thrice his roundelay;
Alone and warming his five wits,
The white owl in the belfry sits.
 

СОВА НА КОЛОКОЛЬНЕ

 
Когда домой бегут коты,
И свет еще не стал теплом,
И ветер шевелит листы,
И мельница скрипит крылом —
И мельница скрипит крылом,
Одна, в броне своих обид,
Сова на колокольне спит.
 
 
Когда звенит надой в ведре,
И щелкает бичом пастух,
И сеном пахнет на дворе,
И в третий раз поет петух —
И в третий раз поет петух,
Одна, застыв, как нежива,
На колокольне спит сова.
 

Г. Кружков

‘MOVE EASTWARD, HAPPY EARTH’

 
Move eastward, happy earth, and leave
Yon orange sunset waning slow:
From fringes of the faded eve,
O, happy planet, eastward go;
Till over thy dark shoulder glow
Thy silver sister-world, and rise
To glass herself in dewy eyes
That watch me from the glen below.
 
 
Ah, bear me with thee, smoothly borne,
Dip forward under starry light,
And move me to my marriage-morn,
And round again to happy night.
 

КРУТИСЬ К ВОСТОКУ, ШАР ЗЕМНОЙ!

 
Крутись к востоку, шар земной! —
Спеши вперед, а не назад,
Оставив гаснуть за собой
Пустой оранжевый закат, —
Покуда над твоим плечом
Не замерцает сквозь эфир
Другой, отрадно кроткий, мир
Своим серебряным лучом.
 
 
Волшебный шар, неси меня
Сквозь звездный, пенистый прибой
К рассвету свадебного дня
И к брачной ночи голубой.
 

Г. Кружков

THE MAY QUEEN

 
You must wake and call me early, call me early, mother dear;
To-morrow ’ill be the happiest time of all the glad New-year;
Of all the glad New-year, mother, the maddest merriest day;
For I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be
Queen o’ the May.
 
 
There’s many a black black eye, they say, but none so bright as mine;
There’s Margaret and Mary, there’s Kate and Caroline:
But none so fair as little Alice in all the land they say,
So I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be
Queen o’ the May.
 
 
I sleep so sound all night, mother, that I shall never wake,
If you do not call me loud when the day begins to break:
But I must gather knots of flowers, and buds and garlands gay,
For I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be
Queen o’ the May.
 
 
As I came up the valley whom think ye should I see,
But Robin leaning on the bridge beneath the hazel-tree?
He thought of that sharp look, mother, I gave him yesterday, —
But I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be
Queen o’ the May.
 
 
He thought I was a ghost, mother, for I was all in white,
And I ran by him without speaking, like a flash of light.
They call me cruel-hearted, but I care not what they say,
For I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be
Queen o’ the May.
 
 
They say he’s dying all for love, but that can never be:
They say his heart is breaking, mother – what is that to me?
There’s many a bolder lad ’ill woo me any summer day,
And I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be
Queen o’ the May.
 
 
Little Effie shall go with me to-morrow to the green,
And you’ll be there, too, mother, to see me made the Queen;
For the shepherd lads on every side ’ill come from far away,
And I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be
Queen o’ the May.
 
 
The honeysuckle round the porch has wov’n its wavy bowers,
And by the meadow-trenches blow the faint sweet cuckoo-flowers;
And the wild marsh-marigold shines like fire in swamps and hollows grey,
And I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be
Queen o’ the May.
 
 
The night-winds come and go, mother, upon the meadow-grass,
And the happy stars above them seem to brighten as they pass;
There will not be a drop of rain the whole of the livelong day,
And I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be
Queen o’ the May.
 
 
All the valley, mother, ’ill be fresh and green and still,
And the cowslip and the crowfoot are over ail the hill,
And the rivulet in the flowery dale ’ill merrily glance and play,
For I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be
Queen o’ the May.
 
 
So you must wake and call me early, call me early, mother dear,
To-morrow ’ill be the happiest time of all the glad New-year:
To-morrow ’ill be of all the year the maddest merriest day,
For I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be
Queen o’ the May.
 

КОРОЛЕВА МАЯ

 
Мама, рано, очень рано завтра дочку разбуди —
Завтра будет день счастливый, завтра радость впереди:
Нету дня в году чудесней, веселее нету дня:
Королевой мая, мама, завтра выберут меня.
 
 
Много черных глаз в округе, но моих яснее нет.
Хороши и Клэр, и Мэри, есть и Марджори, и Кэт.
Но – твердят – малютка Элис расцвела, красой маня…
Королевой мая, мама, завтра выберут меня.
 
 
Мама, сплю я крепко-крепко, так что, мама, ты смотри,
Разбуди меня пораньше, лишь забрезжит свет зари.
Надо мне набрать букетов на лужайке у плетня:
Королевой мая, мама, завтра выберут меня.
 
 
Угадай, кто первым встретил меня утром за мостом?
Робин ждал меня в тенечке под ореховым кустом.
Не забыл он, как вчера я хмурилась, его дразня, —
Королевой мая, мама, завтра выберут меня.
 
 
Мама, я была вся в белом, в белом с головы до пят,
Проплыла, как призрак, мимо, не заметив его взгляд.
Говорят, мол, я жестока – не страшна мне болтовня:
Королевой мая, мама, завтра выберут меня.
 
 
От любви – твердят – он чахнет, только мне его не жаль.
У него разбито сердце, ну а мне что за печаль?
Парни бравые сбегутся, красоту мою ценя, —
Королевой мая, мама, завтра выберут меня.
 
 
Мама, вместе с крошкой Эффи завтра тоже приходи,
Как я стану королевой, мама, завтра погляди.
Соберется вся округа в честь торжественного дня.
Королевой мая, мама, завтра выберут меня.
 
 
Ветви жимолости свили нам беседку у ворот,
Сладкий запах горицвета над полянами плывет,
А калужница – как брызги золотистого огня.
Королевой мая, мама, завтра выберут меня.
 
 
Мама, ветерки гуляют над притихшею травой,
И сияют ярче звезды в небесах над головой.
Небо завтра будет ясным, радость праздника храня.
Королевой мая, мама, завтра выберут меня.
 
 
Завтра, мама, дол зеленый будет свежестью омыт,
Первоцветы запестреют на холмах среди ракит,
Заблестит под ярким солнцем речка, весело звеня,
Королевой мая, мама, завтра выберут меня.
 
 
Так что, мама, очень рано завтра дочку разбуди —
Завтра будет день счастливый, завтра радость впереди:
Завтра будет день чудесный – нету радостнее дня:
Королевой мая, мама, завтра выберут меня.
 

М. Виноградова