Рассказы акилле кампаниле особенно средство от бессонницы

— Превосходная мысль! Добавьте к этому Южный…

— Но в тех краях тоже никого. Разве что несколько белых медведей да горстка пингвинов.

— Вот и отлично. К тому же там наверняка бродит какой-нибудь одинокий исследователь. Если в назначенный час он восстанет вместе с нами, считайте — дело сделано.

— И никакой тебе реакции, никаких репрессий…

— Все же я убедительно прошу соблюдать личную маскировку.

Последнее являлось предметом постоянной озабоченности полковника. Что-то в духе лорда Браммела, который так же тщательно заботился о своей элегантности.

Благодаря умению вовремя скрыться, промелькнуть незамеченным или кануть в неизвестность Лоуренс искусно поддерживал среди окружающих жгучий интерес к собственной персоне.

Впрочем, особого умения и не требуется: ведь в пустыне никого нет, а значит, и увидеть вас некому. Но даже от взгляда невольного наблюдателя присутствие полковника вряд ли ускользнуло бы. Лоуренс держался с чрезвычайно независимым видом. Что бросалось в глаза.

Правда, он мог часами просиживать за барханом, избегая встреч со случайными прохожими. Жаль, в эти часы никто не собирался проходить. А бывало, сам проходил, весь замаскированный, с накладной бородой.

— Кто такой? — удивлялись караванщики. — Неужто Лоуренс?

— Скажешь тоже! Лоуренс-то безбородый!

Немного погодя полковник отцеплял бороду, и тогда караванщики судачили:

— Глянь-ка, не тот, что давеча. Другой…

Или примет облик авиатора Джона Хьюма Росса. Словом, вел себя, как и положено в пустыне секретному агенту.

Однако же, несмотря на постоянную заботу о строжайшей секретности и конспирации, он в ходе своей пустынной эпопеи так и не овладел важнейшим навыком смешиваться с толпой, растворяться в ней.

Любой светский хроникер, оказавшись поблизости, неминуемо записал бы в свой блокнот: «Среди присутствующих был замечен…» и т. д.

Больше всего Лоуренсу пришлось попотеть, когда настало время развозить решающую депешу: «Полная боевая готовность. Восстание назначается на такой-то день и час».

Каждому заговорщику надлежало в нужный момент восстать в закрепленной за ним зоне. Чтобы обеспечить одновременность, учитывая огромные расстояния между участниками заговора, доставка последней депеши началась с упреждением в несколько лет.

Впоследствии пришлось-таки объявить выговор кое-кому из повстанцев, которые, потеряв счет дням, встретили заветный миг сложа руки либо перепутали дату и восстали с опозданием на месяц; однако в целом, невзирая на отдельные неувязки, восстание было проведено безукоризненно.

Итак, Лоуренс успел за несколько лет развезти депешу всем членам организации, после чего возвратился в штаб и стал ждать начала действий.

Видели бы вы, что произошло!

В назначенный срок каждый из заговорщиков восстал с громкими криками: «Смерть! Смерть!», которых, к несчастью, не услышал никто в мире, за исключением самого заговорщика. Что, впрочем, ни в коей мере не уменьшило драматизма событий.

Согласно приказу, восстание вспыхнуло на закате дня. Если бы кто-нибудь мог единым взглядом окинуть бескрайние просторы Сахары в эту поэтическую минуту, когда небо розовеет, а воздух наполняется свежестью, он различил бы среди песков крохотную одинокую точку, исступленно носившуюся взад-вперед, а за тысячу километров от нее — другую точку, которая беспрепятственно скакала и бесновалась на бархане, еще дальше — третью точку и так далее.

Поднялись все мощно и разом, если не считать отдельных, уже упомянутых, случаев забывчивости, явившихся в некотором роде отголосками восстания, ибо еще долго кое-кто восставал сам по себе в разных уголках пустыни; и поскольку свидетелей не было, эти выступления прошли незамеченными.

Существенная деталь: в целом ряде обширных районов, охваченных восстанием, вообще никого не было. Даже повстанца.

И конечно же, сам выбор территории для столь мощного выступления оказался чрезвычайно удачным, поскольку совершенно исключал возможность реакции.

Более того, о случившемся долгое время нигде ничего не знали.

Лишь много лет спустя услышали от некоторых участников легендарного события, что однажды вечером-де состоялось «восстание в пустыне».

Но так и не поняли против кого.

НЕБЬЮЩИЙСЯ СТАКАН

Перевод Е. Костюкович.

Мы с Терезой, как вы знаете, люди экономные. Не скупердяи, конечно, боже упаси, но денег на ветер швырять не любим. А вот Марчеллино — дело другое. Видели бы вы, что он творит со стаканами. Трудно вообще поверить, что это наш сын. Берет он, скажем, стакан и спокойненько так роняет его на пол. И его не интересует, сколько стоит этот самый стакан. Со временем, я надеюсь, Марчелло поумнеет. Но пока что в свои три года он, судя по всему, думает, что стаканы специально делают для того, чтобы ими кидаться.

Пробовали подсунуть ему серебряный стаканчик, куда там — и слышать не хочет. Требует, чтобы у него была такая же посуда, как у взрослых. Не может же вся семья есть и пить на серебре. И вот в тот день, когда наш сынок перекокал все, что оставалось от старого сервиза, и жена купила новый, на двенадцать персон, мне пришла в голову гениальная мысль: надо достать для Марчеллино небьющийся стакан. Это, конечно, непросто, учитывая, что небьющийся стакан должен быть точно таким, как остальные, иначе Марчелло к нему не притронется. Но уж я расстарался и добыл такой небьющийся стакан, принес его домой и несколько раз испытал на глазах у домашних — еще до того, как открыл им, что стакан небьющийся.

Скажу сразу, этот эксперимент завершился крупным скандалом с женой, которая подумала, что я жонглирую стаканом из ее нового сервиза. Потом все уладилось, и Марчелло пришел в восторг и, как только мы отвернулись, повторил мой опыт с одним из обыкновенных новых сервизных стаканов… Их осталось одиннадцать, но это не имело значения, так как с небьющимся все равно получалась дюжина.

В общем, все шло прекрасно до той роковой минуты, когда горничная заглянула в мой кабинет и спросила:

— Я на стол накрываю. Вы не скажете, который стакан небьющийся?

Вот так. Эта идиотка поставила небьющийся стакан в буфет вместе с обычными. А теперь хочет, чтобы я показал ей, какой стакан давать Марчеллино.

— Дубина! — завопил я. — Не надо было их путать! А теперь почем я знаю, который небьющийся!

Тут вмешалась жена. Она у меня, слава богу, умеет владеть собой. Я долго присматривался, прежде чем жениться.

— Тихо, — сказала она, — сейчас разберемся.

Мы внимательнейшим образом осмотрели стаканы. Полная идентичность. Еще бы — я заботился о том, чтобы Марчелло не уловил подвоха. Стаканы были совершенно одинаковые.

В конце концов жена сказала:

— По-моему, этот.

— Гм, — ответил я, — а мне кажется, скорее тот.

Тот, нет этот, этот, нет тот — кончилось тем, что жена, убежденная в своей правоте, хватила стаканом оземь.

Зазвенели осколки; их звон доставил мне неподдельное удовольствие.

— Но не твой же, — произнесла жена с легким раздражением в голосе.

— Ах, не мой?! — заорал я и бух стаканом об пол.

Раздался радостный крик жены. Стакан разлетелся на тысячу кусков, едва коснувшись поверхности пола.

— Ну и слава богу, — сказал я. — Никому не обидно.

— Это верно, — задумчиво ответила жена.

Однако наличие в квартире неуловимого небьющегося стакана нас нервировало. Надо же, в конце концов, какой-то стакан дать Марчелло. Действовать наугад было опасно: шутка ли, ошибешься, а нового стакана нет как не было!

Мы с женой сели, чтобы серьезно обсудить положение, но тут нас отвлек шум в соседней комнате. Это горничная, действуя на свой страх и риск, разбила еще один стакан.

Четвертый. Я имею в виду — из нового сервиза. Дело принимало неприятный оборот, хотя, с другой стороны, было отрадно, что область исследования сужается на глазах. Теперь вероятность ошибиться, а следовательно, лишиться еще одного нового стакана равнялась всего лишь семи восьмым или, вернее, шести седьмым, так как, одурев от всей этой математики, еще один стакан разбил я сам.