Сны в ведьмином доме отзывы о книге

Это третий том собраний сочинения Лавкрафта, в котором представлены зрелые работы писателя. Говорить о творческом росте Лавкрафта ненормально, он не литератор, а визионер: глаза иного мира глядят на нас из этих книг. Единственное, что может быть сказано: видения стали отчетливее и длиннее.

Его проза — столь же безумная и печальная, сколь нелепая и ужасающая — остается в культурном плане американской фантастикой категории Б. Это не отменяет гениальности автора, а подчеркивает ее странным образом. Примечательно, что в одной из повестей он упоминает художника по имени Сальватор Роза. Это итальянское барокко — и тоже категории Б. Автора оно вдохновляло не меньше, чем великий Босх:

Говард Филлипс Лавкрафт не покорит любителей литературы — подлинных эстетов: он неинтересен как писатель — пишет, чтобы написать. Приемы не меняются от повести к повести: главное часто вставлять прилагательные таинственный и странный, поддать адского смрада (ужасы Лавкрафта всегда неприятно пахучи) и издать дьявольский звук, что сочетает в в себе низкий тягучий вой, приглушенный вопль нестерпимой боли, душераздирающий предсмертный стон и безнадежную мольбу лишенной разума и обреченной на гибель плоти. А еще, конечно, под конец герой должен заглянуть в беспредельно опасную бездну, мрачные глубины которой недоступны человеческому разуму — и это именно лавкрафтово, у предшественников оно не встречалось.

Sanctus, Sanctus, Sanctus
Dominus Deus Sabaoth.

Можно представить только приблизительно ранг существ — богов — с которыми Лавкрафт имел дело. И вряд ли ему это нравилось. Надо понимать, что автор жил в довоенной Америке, что он был христианин, протестант — до тех пор пока не доказано обратное. Ужас Лавкрафта — это ужас человека, который регулярно — как нормальный протестант — читает Библию и вдруг узнает, что до его Создателя были другие, что Бог создал мир не на пустом месте — и до него уже что-то было. Здесь же и колдовство: в Библии оно фигурирует уже как данность, как будто оно существовало до творения — этого, по крайней мере.

Психоаналитик отметит в болезненной (что уж скрывать) прозе Лавкрафта реакцию религиозного сознания на разрушение своего мира — весь этот прогресс, теорию эволюции с ее рептилиями и людьми-обезьянами. Ведь примечательно, что и те, и другие фигурируют в книгах исключительно в форме кошмара. И тот же доктор, потирая свои потные ручки, обратит наше внимание на сексуальность — точнее, ее отсутствие. Мужчины к женщинам у Лавкрафта как будто вообще никак не относятся.

Кто-то увидит здесь лишний абзац для истории болезни этого чудака и затворника. Хотя для визионерства эта аскеза — хотя бы на письме — норма, а не аномалия. Что там было на деле, никого волновать не должно — он написал бы этом сам, если бы захотел. И вообще: не будем рационалистами, Лавкрафт нас этому не учил.

В конце концов, он сам писал (ударим по психоанализу!), что материальные продукты современной цивилизации защищают мир от нездоровых чудес старины. Подлинный ужас не в том, что нечто было, а в том, что оно осталось — в глубинах почвы, океана, сознания — и оно не умерло, а просто спит и уже почти готово проснуться. Так что несчастному христианину остается только бегать и кричать: Всемогущий, защити паству свою!

За колдовской историей следует Сияние извне — одна из двух фантастических повестей в сборнике. Окаянные дни здесь не Великая Октябрьская Социалистическая революция , а визит космических пришельцев на ферму, после которого свиньи начали понемногу сереть, затвердевать, становиться ломкими и в конце концов развалились на куски, еще не успев издохнуть. В этой повести — пророчества иного порядка, о скором будущем. Текст напомнил мне советского Сталкера, тут тоже — метафорический рассказ о ядерном заражении задолго до факта первой большой катастрофы. Мутации, отравления, смертоносное излучение — все это, честное слово, намного больше, чем трип Тарковского, напоминает Зону отчуждения ЧАЭС имени В.И. Ленина. И здесь же — в этой фантастике — Лавкрафт дает единственную слабину: пишет про новый — ранее не виденный на земле цвет, — которым обладал инопланетный артефакт. И это при том, что свойства спектра в его время были уже давно изучены.

Есть еще другая фантастика — За гранью времен — про все, что было есть и будет во Вселенный: расы будущего — и все такое. Читая ее, думаешь, что Лавкрафт тут слишком все-таки размахнулся. Впрочем, атомные двигатели и машинные переводчики упоминаются им в его 1934 году — и это настраивает на серьезный лад.

Лавкрафт интересен тем, что видел ужасное во всем — даже в геометрии Лобачевского, которая представлена у него рациональным отражением некой оккультной дисциплины — знающие люди овладели ею много веков назад. Об этом — Сны в ведьмином доме. Всем доводилось видеть кошмары накануне экзаменов. Лавкрафт возносит их на новый уровень. В ведьмином доме студент-математик каждую ночь попадает в геометрический ад, где бродит среди разнообразных фигур: кубов, шаров, конусов. Страшно.

Еще в этих снах фигурирует Бурый Дженкин — получеловек-полукрыса, персонаж характерный для авторского паноптикума. Рядом — кровосмешение в широком смысле этого слова: не только инцест, но и межрасовые браки (метисы, мулаты уродливы и опасны), зоо-и-прочая-филия — короче, все предрассудочно-опасные связи. Плюсом постоянно идут какие-то иностранцы, католики, поляки — всего этого очень боится провинциальный американец. Несмотря на то, что автор был образован прекрасно, его рассказчик — почти всегда — культурный аскет, если будет позволено, — чистая деревенщина. Все эти старорежимные суеверия Лавкрафт (он, говорят, был еще и расист) делает достоянием большого искусства.

Мгла над Инсмутом отмечена такого же характера ксенофобией: от контактов — поначалу неплотских — с просто чужаками жители несчастного портового города переходят к бракам с рептилиями. Лавкрафт — вспоминая два предыдущих тома — вообще не любил порты: в них слишком много чужого. В этой же повести — самая скучная погоня в истории литературы: чудовищно медленно и громоздко написанная сцена быстрого блуждания по ночному городку, растянутая на сорок страниц.

В процессе приключения у рассказчика (так вышло по сюжету) появляются некие навязчивые и неприятные псевдовоспоминания. И, в общем, не только у него. И не только здесь. Постоянное читательское дежавю важно для восприятия лавкрафтовой прозы: эти адски громоздкие тексты еще и предсказуемы от начала до конца. Но повторяемость — тоже черта сакральной прозы. Почитайте, например, канон Тхеравады.

В истории про Заброшенный дом Эдгар По — великий предшественник еще более великого Лавкрафта — появляется как персонаж. В этом — стремление автора олитературить происходящее — так же как и во всех этих охотниках-за-приведениями с эктоплазмой, огнеметом и трубкой Крукса, Понятно, что никакой дядя там не умер, потому что дяди не было, и все остальное выдумка. Что на самом деле произошло, неизвестно. Лавкрафтову биографию принято отслеживать по письмам: он написал их 100 000. Но в этот момент у него была эпистолярная пауза — говорят, из-за психического расстройства. Обо всем этом надо говорить, потому что история про Заброшенный дом — единственная поддающаяся верификации. В том смысле, что дом был — и есть до сих пор — он очень странный и, кажется что во всем, кроме приключений с дядюшкой, выдумки почти нет. Вот здесь кратко рассказана его история, а сам дом выглядит сейчас вполне мило — говорят, после тридцатых годов в нем как будто что-то очистилось:

Иные боги — это название, которое подойдет почти для любого текста Лавкрафта. Озаглавлен им рассказ маленький и как будто бы незначительный. Последние две вещи (эти Иные боги и Сомнамбулический поиск неведомого Кадата), на первый взгляд, включены в собрание только потому, что оно полное. Но в них — ключ ко всей космогонии, и они идут вместе. Иные боги — приквел к длинной и сложной истории.

Название Сомнамбулический поиск неведомого Кадата отдает эзотерикой или теософией, как тогда говорили. Впечатление ошибочно. В плане жанра это образец высокого фэнтези, сказка-модерн. Земные коты в этой повести летают сквозь космическое пространство на обратную сторону луны и ведут вражду с исполинскими котами с Сатурна. Есть еще какие-то гуги, гасты, упыри — все они населяют сновидческий мир, реальность которого имеет иную природу, чем явная. Она разделена на индивидуальную сферу интимных снов и некое публичное пространство сновидцев. В интимную сферу другие тоже, впрочем, могут попасть… в общем, все очень сложно: надо читать.

Вместе с летающими котами описан и танец Иных богов, вместе с их духом и посланником Ньяралхотепом, жадно жует султан демонов Азатот, безглазый, безгласный, мрачный и безумный. Они на месте — эти старые-недобрые лавкрафтовы боги — и, что важно, дается наконец описание иерархии, которая — сплошное богохульство. Но во время поисков Кадата (так называется город богов) ветерану-сновидцу сообщают неявно важную вещь: Азатот — как будто не самый главный из демонов, он всемогущ, но не абсолютно.

Постоянно произносите Стихи из Псалма в Страстную Пятницу и в Канун Дня Всех Святых, и если Ваш Род не прервется, через годы должен явиться тот, кто оглянется в Прошлое и использует Соли…

Эти слова звучат в колдовской истории Чарльза Декстера Варда, но их надо привести здесь. Христианские праздники упоминаются наравне с заклинаниями, вырванными из тьмы веков. И это добавляет христианству авторитета, делает его чем-то большим. Вечным. Если вчитаться в Лавкрафта очень внимательно, то можно понять: добра немного, но оно есть, а спасение — хоть и маловероятно — но все же возможно.