Стивен кинг бессонница арт

Посвящается Тэбби… и Эду Куперу, знакомому с правилами игры. И в этом моей вины нет.

ПРОЛОГ. УХОД СТРАЖА СМЕРТИ (I)

1

Никто — и уж тем более доктор Литчфилд — не пришел к Ральфу Робертсу и не сказал, что его жена умирает; в конце концов Ральфу все стало ясно и без слов. Время между мартом и июнем показалось ему бесконечным, суетным кошмаром — утомительна долгие беседы с врачами, нескончаемая вереница вечеров, проведенных у изголовья Кэролайн в клиниках, несметное количество поездок в лечебные центры других штатов для проведения специальных обследований (слава Богу, что хоть стоимость всех этих вояжей покрыла медицинская страховка Кэролайн), собственные изыскания в публичной библиотеке Дерри: сначала в поисках ответов на то, что специалисты могли проглядеть, затем просто в поисках надежды на ту последнюю соломинку, за которую можно было бы ухватиться.

Эти четыре месяца ассоциировались в сознании Ральфа с пьяным угаром какого-то безумного карнавала — катающиеся на карусели вскрикивают от неподдельного ужаса, блуждающие в зеркальном лабиринте, в его недрах, а обитатели Аллеи Ужасов фальшиво улыбаются, но в их глазах застыл жуткий страх. Ральф начал замечать все эти вещи в начале мая, с приходом же июня стал понимать, что так называемые светила медицины — лишь жалкие знахари, а хор подбадривающих уверений уже не мог скрыть того факта, что из громкоговорителей доносится похоронный марш. Это был карнавал, все правильно — карнавал погибших душ.

В начале лета 1992 года Ральф продолжал отгонять от себя страшные видения — и еще более ужасную мысль, кроющуюся за ними, — но по мере того, как июнь уступал место июлю, делать это стало практически невозможно. Над центральным Мэном распласталось самое жаркое лето начиная с 1971 года, и Дерри кипел в котле подернутого дымкой солнца, влажности и дневной температуры, превышающей 90 градусов по Фаренгейту. Городок — даже в лучшие свои времена вряд ли претендующий на титул суматошного мегаполиса — впал в полнейший ступор, и именно в этой тишине Ральф Робертс впервые услышал постукивание посоха Стража Смерти и понял, что в промежутке между прохладной зеленью июня и прожаренной неподвижностью июля слабенькие шансы Кэролайн превратились в ничто. Ей суждено было умереть. Может быть, не этим летом — врачи уверяли, что у них в запасе еще осталась парочка трюков, и Ральф не сомневался в этом, — но уж осенью или зимой наверняка. Его давний и верный друг, единственная женщина, которую он беззаветно любил, умирала.

Он пытался отбросить саму мысль о возможности подобного, называя себя отвратительным старым идиотом, но в задыхающейся тишине этих длинных знойных дней Ральф всюду слышал приближающееся постукивание неотвратимого — казалось, даже от стен исходило дыхание смерти.

Но еще сильнее это постукивание слышалось в самой Кэролайн, и, когда она поворачивала к нему свое спокойное бледное лицо — то обращаясь с просьбой сделать радио погромче, чтобы послушать передачу, пока она чистит бобы на ужин, то спрашивая, не сходит ли он в «Красное яблоко», чтобы купить ей эскимо, — Ральф видел, что она тоже знает об этом присутствии.

Он замечал это знание в ее темных глазах поначалу только тогда, когда Кэролайн смотрела на него ясно и прямо, но позже он научился распознавать его и в ее затуманенном от принимаемых обезболивающих взгляде. К тому времени поступь смерти стала уже слишком явной, и, лежа в постели рядом в эти жаркие летние ночи, когда даже простыня казалась десятипудовой, а все собаки Дерри выли на луну, Ральф прислушивался к постукиванию Стража Смерти, стучащего внутри Кэролайн, и ему казалось, что сердце его вот-вот разорвется от горя и страха. Сколько еще придется страдать Кэролайн, прежде чем наступит конец? Сколько еще придется страдать ему самому? И как же он сможет жить без нее?

Именно в этот исполненный неизвестности период Ральф стал совершать такие длительные, изматывающие прогулки в жаркие, тягучие летние сумерки, что часто, вернувшись домой, не находил в себе сил даже поужинать. Он ожидал, что Кэролайн станет бранить его за то, что он пропадает Бог весть где, выговаривая: «Наступит ли этому конец, старый дурак? Ты же убьешь себя, если будешь разгуливать в такую жару!» Но она не делала ничего подобного, и постепенно пришло понимание, что Кэролайн даже не отдает себе отчета в том, что происходит в действительности. О том, что он отлучается — да, об этом она знала. Но только не о всех тех милях, которые он одолевал, и не о том, что, возвращаясь домой, он нередко дрожал от изнеможения и перегрева на солнце. Когда-то Ральфу казалось, что Кэролайн замечает все, даже малейшее изменение места пробора в его прическе. Но все прошло; опухоль мозга лишила ее наблюдательности точно так же, как вскоре она же лишит Кэролайн и жизни.

И поэтому он бродил, наслаждаясь зноем, несмотря на то, что иногда от этого все плыло перед глазами, а в ушах появлялся неприятный звон; наслаждаясь в основном потому, что от жары у него звенело в ушах; иногда целыми часами в голове стучало так яростно, что Ральф перестал слышать приближающиеся шаги Стража Смерти Кэролайн.

Он очень много бродил по Дерри в тот знойный июль — узкоплечий, седой, лысеющий старик с огромными руками, все еще способными к тяжелой работе. Он брел от Уитчхэм-стрит к Барренс-стрит, от Канзас-стрит к Нейболт-стрит, от Мейн-стрит к Мосту Поцелуев, но чаще всего ноги сами уводили его на запад от Гаррис-авеню, на которой все еще красивая и столь любимая им Кэролайн Робертс в мареве головной боли и морфия теперь доживала свой последний год.

Ноги уносили его в сторону аэропорта. Он шел по дороге — по пути не попадалось ни единого деревца, в тени которого можно было бы укрыться от безжалостного солнца, — пока не начинал чувствовать, как ноги перестают слушаться и подгибаются от усталости, и только тогда Ральф поворачивал обратно.

Частенько он отдыхал в тени площадки для пикников, неподалеку от служебного въезда на летное поле, ожидая, когда же придет второе дыхание.

Вечерами эта площадка становилась местом тусовки подростков, наполненным грохотом рэпа, доносящегося из колонок переносных магнитофонов, но в дневное время она служила пристанищем группы людей, которую Билл Мак-Говерн, друг Ральфа, окрестил Сборищем Старых Кляч Гаррис-авеню.

Старые Клячи собирались здесь, чтобы поиграть в шахматы, выпить джина, просто поболтать. Многих Ральф знал не один год (со Стэном Эберли; например, он учился в школе), и ему было уютно среди них… Пока они не становились слишком назойливыми. Хотя вряд ли их можно было назвать таковыми. Это были янки, воспитанные в традициях старой морали, полагающие, что то, о чем человек не считает нужным говорить, является только его делом — и ничьим больше.

Именно в одну из таких прогулок Ральф впервые осознал, что с Эдом Дипно, проживающим с ним на одной улице, происходит что-то неладное.

2

В тот день Ральф прошел гораздо больше, чем обычно, возможно потому, что грозовые облака стерли солнце и над Дерри повеяло прохладой. Ральф впал в некое подобие транса, ни о чем не думал, ни на что не смотрел, кроме пыльных носков своих туфель, когда четырехчасовой самолет из Бостона, идя на посадку, стремительно пролетел у него над головой, и хриплый вой реактивных двигателей мгновенно вывел Ральфа из состояния апатии.

Он смотрел, как самолет пролетел над старой трамвайной колеей и ограждением, отмечающим границы аэропорта, смотрел, как тот приблизился к взлетно-посадочной полосе, выпустив голубые струйки дыма, когда шасси коснулись земли. Ральф взглянул на часы, отметив про себя, что самолет опоздал, затем посмотрел на ярко-оранжевую крышу заведения Говарда Джонсона, располагавшегося чуть дальше по дороге. Да, в состоянии транса он прошел более пяти миль, даже не заметив, как быстро пролетело время. «Время Кэролайн», — пробормотал внутренний голос.

Да, да; время Кэролайн. Она дома и теперь отсчитывает минуты, чтобы принять дарвон, а мужа нет, он ушел так далеко… Он почти на полпути к Ньюпорту.

Ральф посмотрел вверх и впервые по-настоящему увидел пурпурно-синюшные молнии, прорезающие небо над аэропортом. Вовсе не обязательно, что пойдет дождь, по крайней мере не сейчас, но если дождь все-таки пойдет, он непременно вымокнет, а укрыться можно только на площадке для пикников у взлетно-посадочной полосы N3, да и там лишь ветхая беседка, в которой никуда не деться от неистребимого пивного запаха.

Ральф еще раз взглянул на оранжевую крышу, затем, сунув руку в правый карман, нащупал пачку счетов, перехваченных маленьким серым зажимом, подаренным Кэролайн к его шестидесятилетию.

Давненько я не брался за перо. Пора бы уже потихоньку выходить из спячки. А просыпаться лучше всего с тем, кого любишь.

Кинга я люблю беззаветно с самых ранних лет. Как и у многих, знакомство с королём ужаса у меня началось с «Мёртвой зоны» — тогда я правда не способен был оценить всю тонкость политической линии романа — продолжилось великолепным «Сиянием» — после фильма Кубрика окончательно понял, что книги лучше читать, чем смотреть — а потом Кинг просто стал частью моей читательской жизни. Крайне весомой, надо сказать, частью.

Сегодня вдруг захотелось поговорить о «Бессоннице» — романе, который в очередной раз доказывает, что Кинг в первую очередь фантаст и лишь потом — где-то очень глубоко внутри — столп хоррор-культуры.  

Да, «Бессонница» — совершенно не страшный роман. Он причудливый, яркий, с интересными и глубокими, что, в общем-то, всегда характерно для Кинга, героями, но страха, того самого, когда натягиваешь одеяло до подбородка и дрожишь, выдавая зубами прекрасный аккомпанемент симфонии ужаса, когда закрываешь глаза, видишь калейдоскоп зловещих образов, рождённых гением писателя, и просыпаешься от собственного крика в холодном поту — такого страха здесь нет. И я бы не стал говорить, что это недостаток.

«Бессонница» держит другим. Это роман-исследование, роман-теория, роман-эксперимент, в том числе и над нами — читателями. Здесь, как ни странно, не так важен герой — может быть, поэтому им стал бывший коммивояжер Ральф, старый, разваливающийся, разочаровавшийся в жизни и мире человек. Причин для разочарования у него масса, а главная состоит в том, что мир забрал у него самое ценное, то, ради чего он продолжал тянуть лямку жизни, — его Каролину, верного друга и жену… Каролина умирала от рака, а семейный врач лечил её от мигрени… Диагноз поставили слишком поздно и уже ничего невозможно было сделать. Каролина умерла, а вскоре после этого Ральф перестал спать.

Первая треть книги — это вполне себе научное исследование бессонницы, как явления, и способов борьбы с ней. Постепенно ты начинаешь думать, что всё действительно объясняется возрастом Ральфа — общеизвестно, что старики встают в 4 или 5 часов утра и больше не могут заснуть, но наш герой не мается в постели в тщетной попытке закрыть глаза хотя бы на минуту, погружение в сон для него не проблема. Просто каждую ночь он просыпается всё раньше и раньше — сначала в три, потом в половину третьего, потом без пятнадцати два и ничего не может с этим поделать, а в какую-то из ночей неожиданно видит, как из дома соседки напротив (её позже найдут мёртвой) выходят два маленьких человечка — маленькие лысые доктора — как их назвал про себя Ральф. В руке одного из них сверкали в лунном свете огромные ножницы…

И с этого момента начинается полное, бескомпромиссное безумие, за которое мы во многом и любим Кинга. При этом мотивы научной фантастики никуда не исчезают — Ральф начинает видеть дополненную реальность или гиперреальность. Ему видятся ауры людей, по которым он может читать их мысли, видеть мучающие их заболевания, даже в какой-то степени предсказывать их будущее. Дополненный мир расцвечен яркими, радужными красками, тогда как действительность сера, уныла и страшна. В маленьком городке Ральфа разгорается самая настоящая война между противниками абортов и женщинами, отстаивающими своё право на свободу выбора. Конфликт усугубляется, когда становится известно, что в город приезжает Сьюзан Дей — ярый борец за права женщин.

Через какое-то время Ральф видит и третьего доктора. Этот самый третий доктор и есть элемент хоррора, хаоса, насилия во всей стройной картине мира. Третий доктор вместо ножниц держит в руках окровавленный ржавый скальпель, с упорством фетишиста собирает сувениры со своих жертв (у кого кепочку украдёт, у кого серёжки) и с огромным удовольствием собирает свою страшную жатву, перерезая верёвочки, связывающие смертных с высшими мирами. Человек или любое живое существо с обрезанной связью обречён на смерть в самое ближайшее время. Смерть случайную, страшную, не укладывающуюся в голове. Зовут этого доктора Атропос. А его коллег — Клото и Лахесис. Для тех, кто не в курсе, так в Древней Греции (Элладе) именовали мойр — богинь судьбы, отмеряющих жизнь. Клото — прядущая нить, Лахесис — определяющая судьбу, Атропос — перерезающая нить. И это, по сути дела, только начало. Будут ещё и Кровавый царь, и безумные фанатики, готовые убить любого, кто не согласен с их убеждениями, и центурионы, убивающие детей, и своеобразный вампиризм — высасывание аур — , прогулки по высшим уровням, скитания в виде призрака по коридорам больницы, телепортация из общественного сортира в кабину частного самолёта, начинённого взрывчаткой, словно рождественский гусь, и даже отсылки к великому Толкину… Ближе к концу романа взрывается голова.

Но есть одна очень обидная, по крайней мере для меня, вещь — весь этот объёмный труд — а в «Бессоннице» — так, на секундочку — около 800 страниц — всего лишь своеобразный вбоквел к «Тёмной башне» Короля ужасов. В конце романа появляется мальчик, который рисует чёрный замок, поле до горизонта покрытое розами и бесстрашного Роланда, убивающего Кровавого царя…

Неоднозначное впечатление на самом деле оставляет книга. С одной стороны, Кинг, как всегда, запоминается идеально выписанными характерами при чём не только главных, но и второстепенных персонажей, интересной теорией о том, что бессонница — это своеобразный пропуск в сказочный мир, в котором правда — и Мастер всегда предупреждает об этом — водятся монстры, но в целом роман какой-то отчаянно-безысходный, тягучий, как будто писался через силу. Нет здесь того блеска и искромётности, которые мы привыкли видеть в других романах мастера. «Бессонница» — это величественный, монументальный механизм, внутри которого что-то пошло не так, сломалось и осталась лишь тень, которую не ухватить, не почувствовать… Жаль.