Тютчев сон на море читать полностью
И море, и буря качали наш челн;
Я, сонный, был предан всей прихоти волн.
Две беспредельности были во мне,
И мной своевольно играли оне.
Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,
Окликалися ветры и пели валы.
Я в хаосе звуков лежал оглушен,
Но над хаосом звуков носился мой сон.
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой.
В лучах огневицы развил он свой мир —
Земля зеленела, светился эфир,
Сады-лавиринфы, чертоги, столпы,
И сонмы кипели безмолвной толпы.
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц,
По высям творенья, как бог, я шагал,
И мир подо мною недвижный сиял.
Но все грезы насквозь, как волшебника вой,
Мне слышался грохот пучины морской,
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов.
Анализ стихотворения «Сон на море» Тютчева
Федор Иванович Тютчев к 1830 году нашел свой неповторимый поэтический голос. Многие темы и образы, положенные в основу стихотворения «Сон на море», позднее были разработаны им и доведены до совершенства.
Стихотворение написано в 1830 году. В эту пору поэту 27 лет, он служит в Германии, много переводит, пишет. Это произведение — попытка соединить традицию европейского романтизма и русского классицизма. В нем чувствуется подражание немецким и английским поэтам, есть ощущение, что это — перевод смыслов чужого стихотворения.
Язык архаичный и возвышенный, разделения на строфы нет, чтобы подчеркнуть горячечность бреда спящего на челне (лодке) лирического героя. Собственно, упоминаемая в 11 строке огневица — это и есть лихорадка с высокой температурой. По жанру — философская, фантастическая лирика, по размеру — четырехстопный амфибрахий со смежной рифмой.
Поэт создает вереницу причудливых образов, символов, знаков. Сразу становится ясно, что странное путешествие совершает человек не заурядный, а чуткий и впечатлительный. Возможно, корабль затонул, немногие спасшиеся уже не первый день находятся в открытом море.
Образ челна — типичен для поэзии первой половины XIX века. Море — метафора земной жизни. От нее поэт удаляется в космос, в область фантазий. Он смотрит на Землю сверху, она настолько далеко, что ни звука не долетает до него: безмолвной толпы. Он видит все чудеса природы, земной и потусторонний мир. Пейзажи, которые перед ним расстилаются, больше похожи на экзотику Востока. Среди эпитетов есть составные: болезненно-яркий, волшебно-немой. Неусеченные формы глаголов, как в устном народном творчестве: окликалися, врывалася.
Сравнения: скалы, как кимвалы, как бог. Поэт чувствует себя частью воображаемого мира, но все же не его повелителем. Дважды употребляет выражение «хаос звуков». Лирический герой все еще жив в своем челне, он слышит плеск волн за бортом лодки, не удаляется в мир грез полностью. Олицетворения: пели валы, окликалися ветры. Этот сон нельзя назвать просто мечтанием, он связан с пограничным состоянием психики человека, терпящего бедствие.
К своей поэзии Ф. Тютчев относился без пиетета. Стремился не печататься, а выразить себя, состояние мира, воплотить на бумаге свои предчувствия и видение будущего как России, так и всего человечества. Таким экспериментом было для него создание сомнамбулического стихотворения «Сон на море».
- Следующий стих → Федор Тютчев — Чуть брезжит в небе месяц светозарный
- Предыдущий стих → Федор Тютчев — Снежные горы
Читать стих поэта Федор Тютчев — Сон на море на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни, Родине для детей и взрослых.
Источник
«Сон на море»
И море и буря качали наш челн;
Я, сонный, был предан всей прихоти волн —
Две беспредельности были во мне,
И мной своевольно играли оне,
Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,
Окликалися ветры и пели валы —
Я в хаосе звуков лежал оглушен,
Но над хаосом звуков носился мой сон.
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой…
В лучах огневицы развил он свой мир —
Земля зеленела, светился эфир…
Сады-лавиринфы, чертоги, столпы,
И сонмы кипели безмолвной толпы —
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц…
По высям творенья, как бог, я шагал,
И мир подо мною недвижный сиял…
Но все грезы насквозь, как волшебника вой,
Мне слышался грохот пучины морской,
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов…
Дата написания: 1829 год
~~~*~~~~*~~~~*~~~~*~~~~
Анализ стихотворения Тютчева «Сон на море»
Оригинальная трактовка образа сна встречается уже в ранних тютчевских произведениях. Она связана с водной стихией — неукротимой, мощной, пугающей, но прекрасной и притягательной. Развивая образ, автор вводит мотив морского путешествия как погружения в фантастический мир, навеянный сном. Особое состояние, в котором оказывается рациональный человек, позволяет отринуть привычное и прикоснуться к тайнам бытия, скрытым за дневной суетой.
Традиционная для тютчевской поэтики лирическая ситуация воспроизводится в стихотворении, датируемом 1830 г. Героя, находящегося на челне среди своих товарищей, одолевает сон. Легкая дремота не мешает различать звуки внешнего мира: субъект речи сообщает о шуме и звоне ветра, грохоте волн. Описывая окружающую ситуацию как «хаос звуков», поэт олицетворяет природные образы при помощи глагольных средств. Порывы ветра наделяются свойством поддерживать диалог, морские волны — петь. Изображение музыки бури дополняется сравнением, уподобляющим грохот звуку старинного ударного инструмента.
Оглушительному шуму реальной ситуации противопоставлено безмолвие грез, в которые погружен герой. Оппозиция сна и действительности, организующая текст, насчитывает еще одну пару антитетических признаков. Сновидение и «гремящая тьма» реальности по-разному воздействуют на субъекта речи. Первое очаровывает и вдохновляет, вторая угнетает, заставляет искать пути для обретения душевного спокойствия.
Фантастические видения рождают масштабную картину живописного мира. В его описании лидируют зрительные образы. Путешественник видит роскошные рукотворные сады, дворцы и башни, улицы, наводненные местными жителями. Среди последних встречаются необыкновенные персонажи — небывалые, «волшебные» звери и птицы. Важное значение отводится колористической гамме: зеленеющая земля и прозрачный, словно светящийся воздух противостоят угрюмым серым тонам морского пейзажа.
Прямо заявлена позиция субъекта речи, который ощущает себя творцом воображаемого мира, равным античному богу. Амбициозное заявление подвергается сомнению: человеческая природа несовершенна, и этот факт утверждается при помощи разнородных художественных средств. Краски волшебного мира настолько ярки, что вызывают болезненные ощущения у героя. Окутанный дремотой, он не перестает слышать шум волн, настойчиво напоминающих о действительности.
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Источник
И море и буря качали наш челн;
Я, сонный, был предан всей прихоти волн —
Две беспредельности были во мне,
И мной своевольно играли оне,
Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,
Окликалися ветры и пели валы —
Я в хаосе звуков лежал оглушен,
Но над хаосом звуков носился мой сон.
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой…
В лучах огневицы развил он свой мир —
Земля зеленела, светился эфир…
Сады-лавиринфы, чертоги, столпы,
И сонмы кипели безмолвной толпы —
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц…
По высям творенья, как бог, я шагал,
И мир подо мною недвижный сиял…
Но все грезы насквозь, как волшебника вой,
Мне слышался грохот пучины морской,
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов…
Другие редакции и варианты
И море и буря качали наш чолн,
Я, сонный, был предан всей прихоти волн.
*
Две беспредельности были во мне,
И мной своевольно играли оне
*
Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,
Окликалися ветры и пели валы!..
*
Я в хаосе звуков лежал оглушен,
Но над хаосом звуков носился мой сон!..
*
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой!..
*
В лучах огневицы развил он свой мир:
Земля зеленела, светился эфир.
*
Сады, лавиринфы, чертоги, столпы —
И сонмы кипели безмолвной толпы.
*
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц.
*
По высям творенья, как дух, я летал,
И мир надо мною, безмолвный, сиял.
*
Я спал, и сквозь сон, как волшебника вой
Мне слышался грохот пучины морской.
*
И в тихую область видений и снов
Вторгалася пена ревущих валов!..
Галатея. 1839. Ч. II. С. 187.
* * * * *
И Буря, и море качали наш чолн,
Я, сонный, был предан всей прихоти волн
*
Две беспредельности были во мне,
И мной своевольно играли оне.
*
Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,
Окликалися ветры и пели валы!..
*
Я в хаосе звуков лежал оглушен,
Но над хаосом звуков носился мой сон!..
*
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над громящею тьмой!..
*
В лучах огневицы развил он свой мир:
Земля зеленела, светился эфир.
*
Сады, лабиринты, чертоги, столпы —
Роились, кипели безмолвны толпы —
*
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц.
*
По высям творенья, как Бог, я летал,
И мир подо мною безмолвный сиял —
*
Но все и во сне, как волшебника вой
Мне слышался грохот пучины морской.
*
И в тихую область видений и снов
Вторгалася пена ревущих валов.
Список — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 52. Л. 16.
* * * * *
И море и буря качали наш челн;
Я, сонный, был предан всей прихоти волн —
И две беспредельности были во мне,
И мной своевольно играли оне.
Кругом, как кимвалы, звучали скалы,
И ветры свистали, и пели валы.
Я в хаосе звуков летал оглушен;
Над хаосом звуков носился мой сон.
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой;
В лучах огневицы развил он свой мир:
Земля зеленела, светился эфир,
Сады-лавиринфы, чертоги, столпы, —
И сонмы кипели безмолвной толпы.
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц…
По высям творенья, как Бог, я шагал —
И мир подо мною недвижно сиял…
Сквозь грезы, как дикий волшебника вой,
Лишь слышался грохот пучины морской;
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов.
Список — Сушк. тетрадь. С. 87.
* * * * *
14 И чудился шорох несметной толпы.
17-18 По высям творенья я гордо шагал,
И мир подо мною недвижно сиял…
Совр. 1854. Т. XLIV. С. 24–25 и след. изд.
КОММЕНТАРИИ:
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 13. Л. 1.
Первая публикация — Совр. 1836. Т. III. С. 20, № XV, с общей подписью под стихотворениями — «Ф.Т.», общий заголовок — «Стихотворения, присланные из Германии». Затем — Галатея. 1839. Ч. II. С. 187 (с подписью «Ф. Тютчев»); Совр. 1854. Т. XLIV. С. 24–25; Изд. 1854. С. 48; Изд. 1868. С. 54; Изд. СПб., 1886. С. 55–56; Изд. 1900. С. 48.
Из списков наиболее интересны те, что помещены в Сушк. тетради (с. 87), Муран. альбоме (с. 101–102) и среди списков, сделанных Э.Ф. Тютчевой и И.С. Аксаковым (РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 52. Л. 16).
Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 246.
Датируется летом 1829 г., между 12 июля и 12 августа, см. Летопись 1999. С. 284–285.
В автографе специфически тютчевские знаки препинания. Как обычно, особенно выделяются окончания строк: преобладают тире, которыми завершаются 2, 6, 11, 12, 14, 22-я строки, но и там, где нет тире, а предложение как будто заканчивается, точки не проставлены, строфы отсутствуют. Создается впечатление единого безостановочно льющегося эмоционального потока. И в соответствии с таким эстетическим переживанием в самом конце стихотворения тоже нет точки, вместо нее — удлиненное тире, в результате сохраняется впечатление незавершенности потока чувств, снов, морских валов. В выражении «как бог» второе слово написано со строчной буквы, что вызывало античные, а не христианские ассоциации. Тютчевское тире полностью не удалось сохранить, поскольку некоторые из них не соответствуют современным грамматическим нормам.
Автограф получил впервые наиболее полное отражение в пушкинском Совр., однако в 7-й строке — «летал оглушен» (здесь, возможно, — опечатка) вместо «лежал оглушен», что существенно меняло образ лирического «я», делая его более романтически-фантастическим. В 11-й строке еще опечатка — «В лугах огневых». В 20-й строке — «Лишь слышался», вместо «Мне слышался»; не сохранялись тютчевские тире, они были заменены либо двоеточием (в 11-й строке), либо запятой, точкой; вообще в тексте зафиксированы длинные остановки, расставлены точки, многоточия, точки с запятой. Публикация в Галатее во многом близка Списку РГАЛИ, и в том и другом варианте сохранялись тютчевские ритмические перебои (кроме амфибрахия, в стихотворении появились и дактили и анапесты), в обоих вариантах были выделены двустишия и отделены друг от друга значками, что разрушало плавность развития эстетической эмоции. Но есть и отличия, которые позволяют предполагать, что список более позднего происхождения, нежели текст в Галатее. В списке появился вариант 1-й строки: «И Буря и море качали наш челн». Получилось как бы упорядочение логики образа: «Буря» (да еще написанная с прописной буквы, будто олицетворенная) взволновала море, а оно укачало человека. Но сам поэт воспринимал ситуацию иначе. Назвав стих. «Сон на море», он именно морю придал первенствующее значение в происшедшем, морская стихия определила характер сна, и само слово «море» выдвинуто на первое место. 13-я и 14-я строки в Галатее ближе к автографу и тексту в Совр.: «Сады, лавиринфы, чертоги, столпы — / И сонмы кипели безмолвной толпы»; в списке исчезли старинные слова «лавиринфы» (стало — «лабиринты»), «сонмы» (стало — «роились, кипели»). 17 — 18-я строки в Галатее дали новый вариант: был исключен образ летающего бога (так в Совр.) и появилось сравнение с «духом» («как дух, я летал»), и сияющий мир уже располагался не «под», а «над» летящим. С ортодоксальной точки зрения такой вариант мог удовлетворять, но в списке осуществлен возврат к Совр. — «как Бог, я летал», мир был «подо мною», однако сохранялся исконный образ 7-й строки — «я лежал». 19-я строка в Галатее («Я спал и сквозь сон…»), не совпадавшая с автографом («Но все грезы насквозь…»), в списке приобрела новый вариант: «Но все и во сне». Однако начало строки в результате не улучшалось; преимущество автографа — в отсутствии повтора слов («спал», «сон») или сочетания безóбразных слов («Но все и во»), в оригинальной выразительности словосочетания — «все грезы насквозь». Выражение «вторгалася пена» (22-я строка) того и другого варианта ослабляло экспрессию образа в автографе и Совр., где было: «врывалася пена».
В списке Сушк. тетради, а также в прижизненных изданиях и Изд. СПб., 1886, и Изд. 1900 предложен новый вариант стихотворения: все дактили и анапесты превращены в амфибрахии, в результате исчезла особая музыка тютчевского стихотворения, как бы воспроизводящая движение морских волн. Появились образы менее выразительные, чем в оригинале, но, может быть, более «правильные» с точки зрения традиционной стилистики: в автографе было — «окликалися ветры», стало «и ветры свистали», значительно ослаблено олицетворение. Осталась романтизация лирического «я»: «летал оглушен», хотя у Тютчева исходная ситуация более жизненная: «лежал оглушен», тем сильнее выступал контраст с фантастическими сновидениями. 14-я строка приобрела в Совр. 1854 г. вид — «И чудился шорох несметной толпы»; тютчевский же образ более приближен к грезам сна: у него толпа «безмолвная» (без шороха); в сочетании со словом «кипели» усиливается странность картины — «И сонмы кипели безмолвной толпы». Слово «сонмы» вызывало античные ассоциации, особенно в соседстве со словами «лавиринфы» и «чертоги». И весь этот эффект исчез в новом варианте. 17-я строка там же продолжила традицию текста Галатеи — отказа от сравнения с богом, и получился бледный по сравнению с автографом вариант: «По высям творенья я гордо шагал», а в 18-й выражение «недвижно сиял» семантически неудачно, в автографе слово «недвижный» было определением мира — «И мир подо мною недвижный сиял». Новый вариант начала 19-й строки, более простой и обычный («сквозь грезы»), также ослаблял специфическую тютчевскую выразительность, хотя и мог казаться более «правильным», чем — «все грезы насквозь».
В Муран. альбоме текст в целом такой, как в Сушк. тетради, но в 13-й строке вместо «Сады-лавиринфы» стало — «Сады, лабиринты», в 17-й строке — возврат к автографу: «по высям творенья, как Бог, я шагал» (и в Сушк. тетради и в Муран. альбоме слово Бог — с прописной буквы, чего не было в автографе). Вообще можно признать, что античные реминисценции переписчики, а особенно издатели, недооценивали и ослабляли их. Стихотворение не было разделено на строфы-двустишия. Метр стихотворения «выправлен», и последовательно во всех строках дан амфибрахий.
В Отеч. зап. (с. 56) стихотворение было перепечатано полностью. Рецензент — С.С. Дудышкин — увидел в нем выражение сокровенного: «Узнаете ли поэта? видите ли, что он живет двойною жизнью — одною, которая у него общая со всеми нами, и другою, таинственною, которая принадлежит ему одному? Послушайте его, поговорите с ним, и вы опять поверите волшебной силе поэтических снов и видений. И видится ему часто в Божием мире совсем не то, что видим мы в нем нашими простыми глазами, и часто чуется ему в нем нечто такое, о чем мы и не подозревали». Рецензент Пантеона (с. 5) полемизировал с Дудышкиным, порицая непонятность образов этого стихотворения: «Хороша поэзия, в которой надобно еще добиваться смысла, которую еще надобно разгадывать!» И.С. Тургеневу, напротив, понравилась необычность образов «Сна на море», состоящих из определений, совмещающих разнородные, взятые из разных сфер признаки, и он цитировал: «Болезненно-яркий (сон) — волшебно-немой, / Он веял легко над гремящею тьмой…» (Тургенев. Т. 11. С. 108). Философско-эстетическое истолкование стихотворения предложил К.Д. Бальмонт (Бальмонт. С. 86–87). Он полностью перепечатал стихотворение, вычленив в нем идею Хаоса: «Идея Хаоса, как первобытной основы, на которой вытканы узоры, созерцаемые нашим сознанием, проходит через все творчество Тютчева, обособляя его среди поэтов. Кто умеет смотреть на Природу пристальным взглядом, тому она внушает особые сочетания звуков, неведомые другим. Эти звуки сплетаются в лучистую ткань, вы смотрите и видите за переменчивыми красками и за очевидными чертами еще что-то другое, красоту полураскрытую, целый мир намеков, понятных сердцу, но почти всецело убегающих от возможности быть выраженными в словах». Таким путем Бальмонт связал «Сон на море» со стих. «Как дымный столп светлеет в вышине…». В.Я. Брюсов (см. Изд. Маркса. С. XLII) выделил в аналитическом отзыве гносеологический аспект: «В замечательном стихотворении «Сон на море» Тютчев рисует новый мир, открывающийся в сновидениях: сады, лабиринты, чертоги, столпы, неведомые лица, волшебные твари, таинственные птицы…». В стихотворении ученый усматривает вариант идеи значимости «нерассудочных форм постижения мира» (см. коммент. к стих. «Как океан объемлет шар земной». С. 361).
С.Л. Франк, раскрывая указанное в названии своеобразие Тютчева как поэта, говорит о художественных деталях, которые выявляют «вечную сторону жизни»: «…нам дается прямо почувствовать вечный, стихийный характер этой картины, или когда картина грозы тотчас же изъясняется как проявление великих демонических сил природы; либо же к тому же результату приводят смелые, загадочные связи, с помощью которых разнородные частные явления объединяются в целостные группы, в которых мы опять-таки ощущаем вечные идеи, великие общие стороны космического бытия. Такие комбинации эпитетов, как «румяное восклицание утренних лучей», «поющие деревья», «гремящая тьма», «звучные волны ночи», «сны, играющие на просторе под магической луной» и т. п., суть у Тютчева не символические средства для выражения мгновенных, импрессионистически воспринятых впечатлений, а приемы классификации явлений, превращения разрозненных, как бы лишь случайно встретившихся моментов в необходимые, внутренне согласованные обнаружения общих и вечных начал» (Франк. С. 13). Частности объединяются, по мысли философа, «в широкие стихийные единства». Снова обратился Франк к этому стихотворению, процитировав строки, раскрывающие содержание сна, для указания на «дуалистический пантеизм» поэта: «В грандиозной форме эти две стихии — «две беспредельности», как выражается Тютчев — изображены в великолепном, истинно-симфоническом «Сне на море» (там же. С. 23).
Источник
