В мире нет ничего вожделеннее сна
Романс «Сон»
соч. 8 N 5
Жанр: романс для
голоса с фортепиано, ор. 8, № 5.
Автор стихов: А. Плещеев.1
Время создания
романса: октябрь 1893 года.
Посвящен: Н. Д.
Скалон.2
С.
Рахманинов написал два романса, которые называются «Сон»: первый – тот, о
котором наш рассказ, и второй, ор. 38, № 5 – незадолго до своего отъезда из
России, в 1916 году на стихи Ф. Сологуба. Парадоксально то, что если
рассматривать оба эти романса со стороны
содержания стихов, естественно было предположить их появление в обратном
порядке. Ранний романс, на стихи А. Плещеева, поразительным образом воссоздает
то состояние и настроение С. Рахманинова, которое было у него двадцать пять лет
спустя — накануне или даже уже в эмиграции.
СОН
(Из Гейне)
И у меня был
край родной —
Прекрасен он!
Там ель качалась надо мной…
Но то был сон!
Семья друзей жива была.
Со всех сторон
Звучали мне любви слова…
Но то был сон!
Не
часто наталкиваешься на строки другого автора, столь полно соответствующие
твоему собственному состоянию. Для сравнения, из воспоминаний Л. Д. Ростовцевой
о С. Рахманинове того времени: «В Ивановке [«край родной» – А. М.], окруженный заботой и лаской всех
близких [«Семья друзей жива была. Со всех сторон звучали мне любви слова…» — А. М.], Сережа отдыхал душой и телом. Он
как-то веселел и любил шутки, игры и проказы».3 В тех же
воспоминаниях еще, годом позже: «Лето 1895 года мы были опять все время вместе,
то есть Сатины, Сережа и наша семью прожили в любимой Ивановке. В это лето
Сережа занимал комнату в большом доме во втором этаже. У него стояло пианино, и
он, как всегда, аккуратно, по часам занимался то фортепианной игрой, то
композицией. Мне очень понравился романс «Я жду тебя», который он мне тут же
посвятил. Наташе уже был посвящен романс
«Не пой, красавица, при мне». Татуше —
«Сон», который он считал особенно
удачным».4
Музыка
романса создает удивительный образ нежной и хрупкой иллюзорной мечты: на фоне
тихого мерно колышущегося аккомпанемента голос выводит первую грустную фразу.
Фортепиано вторит ей, но после возгласа, полного тоски – «Но то был сон!», фортепиано проводит истинно
рахманиновскую тему – чрезвычайно выразительно (авторская ремарка в нотах: espressivo) и страстно. Вторая строфа, начинается так же как
первая, но в ней амплитуда мелодии шире,
и кульминация приходится на самый верхний звук романса. Фортепианная
партия необычайно чутко следует за, а лучше сказать, вместе с солистом,
составляя с ним неразрывное целое.
*
Мотив
сна занимает особое и важное место в творчестве Рахманинова, как и вообще в
литературе рубежа XIX и XX столетий. Кажется, никто не отмечал сходства раннего «Сна» с
романсом «Островок», ор. 14, № 2, написан на стихи К. Бальмонта (из Шелли). Вот
это стихотворение:
ОСТРОВОК
Из моря
смотрит островок,
Его зеленые
уклоны
Украсил трав
густых венок,
Фиалки,
анемоны.
Над ним
сплетаются листы,
Вокруг него
чуть плещут волны.
Деревья
грустны, как мечты,
Как статуи,
безмолвны.
Здесь еле
дышит ветерок,
Сюда гроза не
долетает,
И безмятежный
островок
Все дремлет,
засыпает.
Сходства
этих романсов очевидно, во-первых, с точки зрения содержания обоих
стихотворений (ср. их последние строки), во-вторых, с точки зрения музыки: ср.
фортепианное изложение первых тактов обоих романсов, а также метр первых
вокальных строк каждого – оказывается, первая музыкальная фраза каждого романса
вполне «ложится» на музыку второго романса; ср. также музыкальное оформление фразы «Там ель качалась на до мной…»
из «Сна» с фразой «Здесь еле дышит ветерок» из «Островка», с их схожим
мелодическим рисунком и идентичным триольным аккомпанементом. (Мы
отмечаем это как яркие черты общего музыкального стиля и языка С. Рахманинова –
элементы, позволяющие безошибочно определять рахманиновские произведения как
именно рахманиновские и ничьи другие.)
В 1912 году композитор пишет романс
«Мелодия», ор. 21, № 9, на стихи С.
Надсона:
Я б умереть хотел на крыльях
упоенья,
В ленивом полусне, навеянном
мечтой,
Без мук раскаянья, без пытки
размышленья,
Без малодушных слез прощания с
землей.
Я б умереть хотел душистою
весною,
В запущенном саду, в
благоуханный день,
Чтоб купы темных лип дремали
надо мною
И колыхалася цветущая сирень.
Чтоб рядом бы ручей таинственным
журчаньем
Немую тишину тревожил и будил,
И синий небосклон торжественным
молчаньем
Об райской вечности мне внятно
говорил.
Чтоб не молился я, не плакал,
умирая,
А сладко задремал, и чтобы
снилось мне…
Что я плыву… плыву, и что
волна немая
Беззвучно отдает меня другой
волне…
1880
Здесь впервые у
Рахманинова тема сна соприкасается с мистическим мотивом сна-смерти,
сна-успокоения. В этом стихотворении С. Надсона, упоминаются излюбленные
рахманиновские образы: «душистая весна», «запущенный сад», «цветущая сирень»;
на слова – «и синий небосклон торжественным молчаньем о райской вечности мне
внятно говорил» — приходится «тихая кульминация» романса. Всей своей атмосферой
этот романс напоминает мягкую, таинственно-завораживающую атмосферу полотен В.
Борисова-Мусатова, в которых тишина становится зримой. Можно предположить, что
С. Рахманинову были также известны и такие строки С. Надсона (из стихотворения без названия «…И крики оргии и гимны ликованья»,
1882):
Порой прекрасный сон мне снится:
предо мною
Привольно стелется немая даль
полей,
И зыблются хлеба, и дремлет над
рекою
Тенистый сад, в цветах и в золоте
лучей…
Второй романс
под названием «Сон» входит в последнее собрание романсов С. Рахманинова, ор. 38
(№ 5) – последнее, написанное в России, да и вообще последнее в его творчестве (в эмиграции композитор романсов
не писал). Весь цикл (не только «Сон») посвящен Нине Павловне Кошиц – известной
певице, артистке театра оперы С. И. Зимина в Москве, неоднократно выступавшей в
концертах с исполнением романсом С. Рахманинова.
В этом романсе композитор создает еще более
сложный образ: здесь стихи Ф. Сологуба выражают христианскую концепцию
«смерти-утешительницы» — она просвечивает сквозь символистские покровы поэзии
Ф. Сологуба:
В мире нет ничего
вожделеннее сна, —
чары есть у него, у него тишина,
у него на устах ни печаль и ни смех,
и в бездонных очах много тайных утех.
Примечания
© Александр МАЙКАПАР
Источник
Впечатления случайны,
Знанье ложно,
Проникать в святые тайны
Невозможно.Люди, стены, мостовые,
Колесницы, –
Всё докучные да злые
Небылицы.С ними быть, – и лицемерить,
И таиться, –
Но не хочет сердце верить
И молиться.
«Я лицо укрыл бы в маске…»
Я лицо укрыл бы в маске,
Нахлобучил бы колпак,
И в бесстыдно-дикой пляске
Позабыл бы кое-как
Роковых сомнений стаю
И укоры без конца, –
Все, пред чем не поднимаю
Незакрытого лица.Гулкий бубен потрясая
Высоко над головой,
Я помчался б, приседая,
Дробь ногами выбивая,
Пред хохочущей толпой.
Вкруг литого, золотого,
Недоступного тельца,
Отгоняя духа злого,
Что казнит меня сурово
Скудной краскою лица.Что ж меня остановило?
Или это вражья сила
Сокрушила бубен мой?
Отчего я с буйным криком
И в безумии великом
Пал на камни головой?
«Поёт печальный голос…»
Поёт печальный голос
Про тишину ночную,
Глядит небесный лебедь
На линию земную.На ней роса мерцает
От четырёх озёр.
В лазоревое море
Она подъемлет взор.Поёт печальный голос
О чём-то непонятном.
Пред смертью ль горний лебедь.
В пути ли невозвратном?Она в печали нежной,
Она как снег бела,
Её волна колышет,
Её лелеет мгла.
Сон («В мире нет ничего…»)
В мире нет ничего
Вожделеннее сна, –
Чары есть у него,
У него тишина,
У него на устах
Ни печаль и ни смех,
И в бездонных очах
Много тайных утех.
У него широки,
Широки два крыла,
И легки, так легки,
Как полночная мгла.
Не понять, как несёт,
И куда, и на чём, –
Он крылом не взмахнёт,
И не двинет плечом.
«Устав брести житейскою пустыней…»
Устав брести житейскою пустыней,
Но жизнь любя,
Смотри на мир, как на непрочный иней,
Не верь в себя.Разлей отраву дерзких отрицаний
На ткань души,
И чувство тождества своих сознаний
Разбить спеши.Не верь, что тот же самый был ты прежде,
Что и теперь,
Не доверяйся радостной надежде,
Не верь, не верь!Живи и знай, что ты живёшь мгновеньем,
Всегда иной,
Грядущим тайнам, прежним откровеньям
Равно чужой.И думы знойные о тайной цели
Всебытия
Умрут, как звон расколотой свирели
На дне ручья.
«Расцветайте, расцветающие…»
Расцветайте, расцветающие,
Увядайте, увядающие,
Догорай, объятое огнём, –
Мы спокойны, не желающие,
Лучших дней не ожидающие,
Жизнь и смерть равно встречающие
С отуманенным лицом.
«Я лесом шёл. Дремали ели…»
Я лесом шёл. Дремали ели,
Был тощ и бледен редкий мох, –
Мой друг далёкий, неужели
Я слышал твой печальный вздох?И это ты передо мною
Прошёл, безмолвный нелюдим,
Заворожённый тишиною
И вечным сумраком лесным?Я посмотрел, – ты оглянулся,
Но промолчал, махнул рукой, –
Прошло мгновенье, – лес качнулся, –
И нет тебя передо мной.Вокруг меня дремали ели,
Был тощ и бледен редкий мох,
Да сучья палые желтели,
Да бурелом торчал и сох.
«Не понять мне, откуда, зачем…»
Не понять мне, откуда, зачем
И чего он томительно ждет.
Предо мною он грустен и нем,
И всю ночь напролёт
Он вокруг меня чем-то чертит
На полу чародейный узор,
И куреньем каким-то дымит,
И туманит мой взор.
Опускаю глаза перед ним,
Отдаюсь чародейству и сну, –
И тогда различаю сквозь дым
Голубую страну.
Он приникнет ко мне и ведёт,
И улыбка на мёртвых губах, –
И блуждаю всю ночь напролёт
На пустынных путях.
Рассказать не могу никому,
Что увижу, услышу я там, –
Может быть, я и сам не пойму,
Не припомню и сам.
Оттого так мучительны мне
Разговоры, и люди, и труд,
Что меня в голубой тишине
Волхвования ждут.
«Вне миров проносился…»
Вне миров проносился
Неразгаданный сон.
Никому не приснился
Никогда еще он.Непреклонною волей
Он стремился вдали
От небесных раздолий
И от тесной земли.Он бежал человека,
Бытия не желал,
Но от века до века
Всё кого-то искал.
«Не нашел я дороги…»
Не нашел я дороги,
И в дремучем лесу
Все былые тревоги
Осторожно несу.Все мечты успокоя,
Беспечален и нем,
Я заснувшего зоя
Не тревожу ничем.Избавление чую,
Но путей не ищу, –
Ни о чём не тоскую,
Ни на что не ропщу.
«Покоя мёртвых не смущай…»
Покоя мёртвых не смущай, –
Засыпь цветами всю гробницу,
Но в равнодушную слезницу
Туманных взоров не склоняй.Из замогильной мрачной дали
Не долетит, как ни зови,
Ответный стон её любви
Источник
Ручья лесного нежный ропот
Сменяет рынка смутный гул.
Признания стыдливый шёпот
В базарных криках потонул.
«Что дорого сердцу и мило…»
Что дорого сердцу и мило,
Ревнивое солнце сокрыло
Блестящею ризой своей
От слабых очей.В блаженном безмолвии ночи
К звездам ли подымутся очи, –
Отраден их трепетный свет,
Но правды в нём нет.Сойду ли в подземные ходы,
Под мшистые, древние своды,
Является что-то и там
Пугливым очам.Напрасно и очи закрою, –
Виденья встают предо мною,
И даже глубокие сны
Видений полны.Явленья меня обступили,
И взор мой лучи ослепили,
Я мрака напрасно ищу
И тайно грущу.
«В беспредельности пространства…»
В беспредельности пространства
Где-то есть земля иная,
И на ней моя невеста,
К небу очи подымая,
Как и я же, ищет взором
Чуть заметного светила,
Под которым мне томиться
Участь горькая судила.
«Имена твои не ложны…»
Имена твои не ложны,
Беспечальны, бестревожны, –
Велика их глубина.
Их немолчный темный шёпот,
Предвещательный их ропот
Как вместить мне в письмена?Имена твержу и знаю,
Что в ином ещё живу,
Бесполезно вспоминаю
И напрасно я зову.Может быть, ты проходила,
Не жалела, но щадила,
Не желала, но звала,
Грустно взоры опускала,
Трав каких-то всё искала,
Находила и рвала.Может быть, ты устремляла
На меня тяжелый взор
И мечтать не позволяла
Про победу и позор. Имена твои все знаю,
Ими день я начинаю
И встречаю мрак ночной,
Но сказать их вслух не смею,
И в толпе людской немею,
И смущён их тишиной.
«Проходил я мимо сада…»
Проходил я мимо сада.
Высока была ограда,
И затворены ворота.
Вдруг калитка предо мной
Отворилась и закрылась –
На мгновенье мне явилось
Там, в саду зелёном, что-то,
Словно призрак неземной.Вновь один я возле сада,
Высока его ограда,
Перед ней, за ней молчанье, –
Пыль и камни предо мной.
Я иду и верю чуду,
И со мной идёт повсюду
Бездыханное мечтанье,
Словно призрак неземной.
Сон («В мире нет ничего…»)
В мире нет ничего
Вожделеннее сна, –
Чары есть у него,
У него тишина,
У него на устах
Ни печаль и ни смех,
И в бездонных очах
Много тайных утех.
У него широки,
Широки два крыла,
И легки, так легки,
Как полночная мгла.
Не понять, как несёт,
И куда, и на чём, –
Он крылом не взмахнёт,
И не двинет плечом.
«Приучив себя к мечтаньям…»
Приучив себя к мечтаньям,
Неживым очарованьям
Душу слабую отдав,
Жизнью занят я минутно,
Равнодушно и попутно,
Как вдыхают запах трав,
Шелестящих под ногами
В полуночной тишине,
Отвечающей луне
Утомительными снами
И тревожными мечтами.
«Дорогой скучно-длинною…»
Дорогой скучно-длинною,
Безрадостно-пустынною,
Она меня вела,
Печалями изранила,
И разум отуманила,
И волю отняла.Послушен ей, медлительной,
На путь мой утомительный
Не жалуясь, молчу.
Найти дороги торные,
Весёлые, просторные,
И сам я не хочу.Глаза мои дремотные
В виденья мимолётные
Безумно влюблены.
Несут мои мечтания
Святые предвещания
Великой тишины.
«Изнурённый, утомлённый…»
Изнурённый, утомлённый
Жаждой счастья и привета,
От лампады незажжённой
Жди таинственного света.
Не ропщи, не уклоняйся
От дороги, людям странной,
Но смиренно отдавайся
Чарам тайны несказанной,
За невидимой защитой,
С неожиданной отрадой,
Пред иконою сокрытой
С незажжённою лампадой.
«В тишине бездыханной ночной…»
В тишине бездыханной ночной
Ты стоишь у меня за спиной,
Я не слышу движений твоих,
Как могила, ты тёмен и тих.
Оглянуться не смею назад,
И на мне твой томительный взгляд,
И, как ночь раскрывает цветы,
Что цветут для одной темноты, –
Так и ты раскрываешь во мне
Всё, что чутко живёт в тишине, –
И вошёл я в обитель твою,
И в кругу чародейном стою.
«Не понять мне, откуда, зачем…»
Не понять мне, откуда, зачем
И чего он томительно ждет.
Предо мною он грустен и нем,
И всю ночь напролёт
Он вокруг меня чем-то чертит
На полу чародейный узор,
И куреньем каким-то дымит,
И туманит мой взор.
Опускаю глаза перед ним,
Отдаюсь чародейству и сну, –
И тогда различаю сквозь дым
Голубую страну.
Он приникнет ко мне и ведёт,
И улыбка на мёртвых губах, –
И блуждаю всю ночь напролёт
На пустынных путях.
Рассказать не могу никому,
Что увижу, услышу я там, –
Может быть, я и сам не пойму,
Не припомню и сам.
Оттого так мучительны мне
Разговоры, и люди, и труд,
Источник
«Тяжёлые сны» — роман русского писателя Фёдора Сологуба, впервые опубликованный в 1895 году. Это произведение Сологуба считается первым декадентским романом на русском языке[1].
Роман был начат Сологубом в Крестцах в 1883 году, в нём отразились жизнь и быт Крестцев, а также автобиографические элементы, связанные со службой писателя в школе, но, прежде всего, в романе выведен усталый «потерявший старые законы жизни, развинченный и очень порочный» человек (так его характеризует Сологуб в письме к Л. Я. Гуревич). Учитель Логин — мечтатель, брошенный в тину маленького провинциального городка. Он больше думает, чем действует, окружающий мир проступает сквозь туман тяжёлых снов, лишь тоска наполняет его тёмными и жуткими грёзами, которые он не в силах ни победить, ни отогнать (схожий образ героя дан и в написанной тогда же повести в стихах «Кремлев» — томимый и подавляющий сам себя человек).
…Когда-то он влагал в своё учительское дело живую душу, но ему скоро сказали, что он поступает нехорошо; он задел неосторожно чьи-то самолюбия, больные от застоя и безделья, столкнулся с чьими-то окостенелыми мыслями, — и оказался или показался человеком беспокойным, неуживчивым… Его перевели в наш город… И вот он целый год томится здесь тоскою и скукою…
Так начинается биография главного героя в романе. Крепкий реализм «Тяжёлых снов», рисующий бытовые картины провинции, мелких и крупных негодяев, распоряжающихся жизнью городка, сочетается с призрачной, одурманивающей атмосферой полуснов, полуяви, наполненными эротическими грёзами и приступами страха. Подобные форма и содержание романа были совершенно чужды русской беллетристике 1880-х годов, всецело прозябавшей в бытовом реализме. Сологуб здесь впервые воплотил своё собственное художественное видение: в реалистически написанном романе он, не стесняясь, вводит фантастическое, гротескное. В границах реализма Сологуб «остаётся только до тех пор, — писал позже один из критиков, — покуда они ему не мешают. А как только ему надо, он спокойно выходит из них, как спокойно и снова возвращается в них». Так перекидывается мостик к Гоголю и немецким романтикам начала XIX века… впрочем, отравленные тоской и безысходностью герои Сологуба не имели в своей природе предшественников.
Мы слишком рано узнали тайну — и несчастны. Мы гнались за призраками. Мы живём не так, как надо, — мы растеряли старые рецепты жизни и не нашли новых.
Так говорит Логин. В этом романе чувствуется столько личного, сколько ни в одном из позднейших произведений Сологуба. Об этом сам писатель открыто никогда не говорил, лишь однажды, уже в 20-е годы, в разговоре с В. П. Калицкой Сологуб обронил:
«— Знаете вы, что критика видела в Логине из „Тяжёлых снов“ меня?
— Нет, не знала.
— Да. Впрочем, так оно и есть».
В воспоминаниях сослуживца по Вытегорской семинарии учителя И. И. Кикина сохранился тогдашний облик писателя и его настроения, с точностью отразившиеся в главном герое:
Возвращаясь из семинарии по домам, мы подолгу гуляли с Фёдором Кузьмичом по Воскресенской улице. Беседовали. Фёдор Кузьмич говорил много, вдохновлялся, мечтал. Мечты туманные были, сложные, ну вроде того: как претворять звуки в цвета…
Роман писался долго и был окончен только в Петербурге в 1894 году. Через год его с трудом, после придирок цензуры и редакции, удалось напечатать в «Северном вестнике». «Эротические», по мнению редакции, места были приглажены, а другие (история о попе Андрее) были совершенно выкинуты (правда, они не появились и в отдельных изданиях). Это вызывало естественные обиды молодого писателя. «…Я к моему писательскому делу отношусь строго, как могу, — пишет он в ноябре 1895 года издательнице журнала, — и, при всей моей денежной необеспеченности, пишу не для денег. Хорош или плох роман, это уже от размера моих способностей зависит, но работал я над ним не как наёмник, а потому и подчинение моё чужим мнениям не может быть беспредельным».
Вероятно, это вынудило Сологуба пойти на самостоятельное издание романа, в котором была восстановлена авторская воля. Книга вышла марте 1896 года.
В сущности, это первый русский декадентский роман, и реакция критики была вполне закономерной: к «декадентам» относились свысока, с насмешкой, и критики не давали себе труда отличать истинное от поддельного. Большинство рецензий на роман были выдержаны с традиционной гражданской позиции; «Тяжёлые сны» были названы «курьёзным литературным происшествием, простой беспочвенной выдумкой», обозреватель «Русской мысли» оценивал роман, как «декадентский бред, перепутанный с грубым, преувеличенным и пессимистическим натурализмом», кто-то усмотрел в нём безнравственное подражание плохим немецким и французским романам. Лишь критик «Русской беседы» отметил роман и его автора: «Тяжёлые сны» названы «самым, быть может, в эстетико-художественном отношении выдающимся явлением литературы минувшего года», а сам автор — «самым своеобразным из начинающих беллетристов».
Должного восприятия роман дожидался много лет. Лишь по выходе второго (1906) и третьего (1909) изданий, стало возможным оценить роман собственно, как литературное произведение, правда, к тому времени роман уже прочно ассоциировался с последующим — «Мелким бесом», работать над которым Сологуб приступил по окончании «Тяжёлых снов».
Почти одновременно «Тяжёлые сны» вышли в немецком переводе в Австро-Венгрии, в 1897 году, что польстило писателю, фактически неизвестному ещё в самой России. Переводчики Александр и Клара Браунеры писали Сологубу, что им там интересуются, и что сами они под большим впечатлением от его произведений.
Примечания[править | править код]
Ссылки[править | править код]
- «Тяжёлые сны» — текст
- Фёдор Сологуб «Собрание сочинений». 1909—1911. Том 2. Роман «Тяжелые сны»
Источник
