Завтра новый день я тебя люблю добрых снов

Вы когда-нибудь замечали, что город – как любимый человек? Он слышит тебя, заботится о тебе, делится с тобой, и ты отдаешь ему то, что у тебя есть, не задумываясь, больше или меньше. И с городом с этим, как с любимым человеком, у тебя отношения. Со взлетами, спадами и, случается, разочарованиями. Контрасты. Но какими бы они ни были, намного важнее то, что на глубине, под переменчивым течением моря. ТАМ ЛЮБОВЬ.

Оглавление

4

Завтра новый день. Я тебя люблю. Добрых снов!

Мне было восемь, когда меня впервые оставили дома одного. На три дня. У тети Зохры в аварии разбился сын, все родственники срочно выехали в город Евлах. Меня не взяли — простуда.

Мама порывалась переселить меня к соседке Арифе, я отказался. «Не буду спать не в своей комнате. Я взрослый, могу остаться один». Договорились: поживу дома при условии, что Арифа будет ночевать в нашей гостиной.

Первый день я наслаждался свободой, вседозволенностью: лопал печенье в постели, засыпал за полночь, три раза в день ел жареную картошку, утром не заправлял постель, одежду не вешал аккуратно на стул, а бросал куда попало.

На второй день тишина в доме стала давить, выталкивать за его пределы. Пропал аппетит — не хотелось картошки, ничего вообще; надоело не заправлять кровать, разбрасывать снятую одежду — все равно маленького бунта не заметит никто, кроме меня и молчаливой соседки; потерял интерес к вещам старшего брата — без него даже самая увлекательная игра выглядела бессмысленной. Перед сном мама не заходила в комнату, не целовала меня в нос со словами: «Завтра новый день. Добрых снов, Финик». Никто не называл меня Фиником.

Я скучал по семье. По голосам родных, их жестам, прикосновениям.

Убегая от молчания пустого дома, я одевался и тайком от Арифы выходил на улицу, гулял под окнами окрестных домов. Останавливаясь под открытыми форточками, слушал звуки больших и маленьких семей: мозаику голосов, звон посуды, лай собак в глубине дворов или кухонное мяуканье рыжей кошки, выпрашивающей у хозяйки фарш. Впитывал звуки чужого семейного уюта, грелся в них, легчало — ожидание возвращения домашних не казалось долгим, мучительным.

Спустя день приехали мама с братом. Возвратились любимые люди, а вместе с ними — желание играть, читать, есть картошку и даже суп с луком.

Всю ночь я не отпускал маму, прижимался к ней, извинялся за частое нежелание заправлять постель. Сейчас смешно, но тогда мне было важно ее прощение. Мама улыбалась, целовала меня в нос. «Завтра новый день. Добрых снов, Финик. Я тебя люблю».

5

Интересно, что чьё отражение: море — неба или небо — моря?

Тетя Джавахир называла меня специалистом по абшеронскому небу.

Меня, любознательного первоклашку, это удивляло. «Как небо может быть абшеронским? Ведь у него нет ни конца ни края. В небе, как в море, можно плавать всю жизнь». Тетя Джавахир, ущипнув меня за нос, отвечала: «Меньше умничай, Финик. Лучше поди воды из колодца принеси и ярпыза [Водяная мята (азерб.).] нарви. Чай заварю».

На Абшероне всегда, в любых ситуациях, пьют чай — в стаканчиках-армуду, с пряным сахаром-ногулом.

Зачерпнув ведром воду, жду, пока гладь успокоится, разровняется и на ней прорисуется небо — с пухлощекими облаками, стремительными чайками или сверкающими звездами. В детстве я больше всего любил абшеронские море и небо, а еще… ржавую железную кровать с матрасом-сеткой на нашей веранде — атрибут каждого абшеронского дома.

Отслужившие свое кровати выносили из дома, использовали на открытом воздухе. Одни застилали матрас-сетку марлей и сушили на ней инжир (перед тем как собрать его в мешки, плоды посыпали мукой). Другие превращали кровать в батут для детворы. Мы с братом, закутавшись в пледы, летними ночами вели на них разговоры. Обо всем на свете. На фоне наших голосов стрекотали цикады, шумело море.

Мама с тетей Джавахир, накормив и уложив домашних, подолгу болтали, улегшись на железной кровати. Я устраивался у них в ногах, рассматривая чернильное небо, считая звезды. Мама меня укрывала. «Ноги не вытаскивай, комары покусают. Засыпай, завтра в семь подъем, на море». Я не сводил глаз со звезд и размышлял: интересно, что чье отражение, море — неба или небо — моря?

«Мам, завтра будет жарко, смотри, какой яркий Млечный Путь. Значит, вечером тоже пойдем на море. Ура!» Джавахир дергает меня за ухо, мол, тише, все спят. «Сария, твой сын станет метеорологом или оперным певцом. Готовься». Мама улыбается. «Ради Бога. Лишь бы с любовью. Остальное не важно».

6

У любого из нас есть прекрасный мир, и это повод для счастья

Мне было восемь, когда одноклассник вдруг спросил: «Что для тебя Бог?» Недолго думая я с абсолютной убежденностью ответил: «Море». Сказал и побежал на третий этаж школы, старинного здания с высокими колоннами, когда-то служившего военным госпиталем. Оттуда был виден кусочек моря. Я долго смотрел на изумрудную воду сквозь оконное стекло, а потом, подышав на него, вывел пальцем: «Бог».

Больше о Боге вслух я не говорил — не из страха или сомнений и даже не из-за того, что не спрашивали. Просто не хотелось. Словно три эти буквы были сокровенным паролем для входа в мир абсолютной красоты, и ею не хотелось делиться. (Хотя теперь я знаю, что она доступна всем, нужно лишь приглядеться.) Но и не из жадности. Я боялся, что кто-то нечуткий испортит сокровенное, обидит волны, и они перестанут обнимать береговую линию белоснежной пеной.

Три буквы — «б», «о», «г», — и ты там. Что там? Волны, расписанные лучами июльского солнца. Берег с горячим песком, почти желтым. Как солнце. Пересыпаю его руками, кожа теплеет, покрывается слоем матовой пыли. Смотрю на море, вокруг никого, мне хорошо. Я в истинном доме. А тот дом, где папа, мама, брат, бабушка и белый пес Пялянг… Это тоже мой дом. Он за пределами запароленного мира, и там все по-другому.

Там пугающая ночь, не вечные родные, брошенные животные и множество мелких неприятностей. В мире с паролем ночей не бывает, близкие не умирают, на каждую собаку приходится любящий хозяин, а от кизиловых леденцов не горят щеки.

С того школьного вопроса прошло много лет. Многое изменилось. Но я по-прежнему прихожу в истинный дом. Каждый день. Сижу на берегу, перебираю ракушки, думаю о том, что у любого из нас есть прекрасный мир с секретным кодом, и это само по себе повод для счастья. Наверное, есть и забывшие пароль. Они потеряли его в себе и не знают, как вернуться туда, где вечное солнце. Но очень хотят.

7

Счастье приходит изнутри, а не снаружи

За жизнь сменил немало домов, стран — так сложилось. Чемоданы — преданные, молчаливые спутники, но с каждым переездом их становилось меньше. Я понимал, что самое важное в нас, а необходимое не требует большого пространства.

Есть у меня товарищ Борис, недавно сменивший имя на Светозар. Я по-прежнему зову его Борей. Боря был руководителем нефтяной компании, жил со вкусом, любил женщин, вырастил троих сыновей, посадил дерево.

Однажды утром он проснулся, собрал вещи и… ушел. В неизвестном направлении.

Ни в родной мегаполис, ни в любимую семью, ни в свой холдинг он не вернулся. Теперь Боря живет где-то в Индии; как он сказал — с открытыми глазами, не вслепую. Временами с разных электронных адресов пишет письма. В одном из них Борис рассуждал на тему истинной природы человеческой души.

«Друг, душа изначально — сат-чит-ананда [Слово, состоящее из терминов «бытие», «знание» и «блаженство» (санскр.).], то есть полная знаний, вечная, счастливая. В ней, а не во внешнем мире, хранится все, что приносит счастье. Только дети чувствуют это отчетливо. И некоторые взрослые. Не изводи себя. Бесполезное занятие. Лучше езжай к морю».

После слов Бори-Светозара подумал о том, как спокойно я всегда относился к вещам из прошлого, без особого трепета. С детства все складывал в себя, внутрь, глубоко, чтобы не растерять, чтобы не выпало во время очередной жизненной тряски. «Счастье приходит изнутри, а не снаружи», — верно подмечал в своих посланиях Боря.

Есть в моем чемодане то, что до сих пор перевожу с места на место, — плотная белоснежная ткань, по краям отороченная голубым атласом. Некогда это были две скатерти, но бабушка Сона сшила из них одну. Взрослые натягивали ее под тутовником, а мы, детвора, взобравшись на дерево, стряхивали с веток сладкие ягоды.

Сона сидела неподалеку на камне, с гордостью наблюдала за градом обильного урожая, приговаривая «ай машаллах» [Машаллах — ритуальное молитвенное восклицание, используется при выражении радости, хвалы и благодарности Богу и смиренного признания того, что все происходит по Его воле (араб.).]. Полотну мы придумали имя — Агбулут, «белое облако».

Закончив, слезали с дерева, помогали перебирать ягоды, выкидывали случайные листья.

За годы Агбулут обветшал, не раз Сона его подшивала, штопала. «Финик, когда я умру, забери Агбулута в свой дом, береги его. Он старенький, тяжести урожая не выдержит. Летом грей на солнце, зимой храни без сырости».

Агбулут до сих пор со мной. Зимними вечерами часто подношу его к лицу, вдыхаю ароматы детства: бабушкиных рук, медовых тутовых плодов, шальной беззаботности, дневного сна в увитой виноградной лозой кюлефиренги, прыжков с разбегу в прохладное море, надрезанного хрустящего арбуза, традиционного воскресного завтрака — яичницы с помидорами, сладкого чая и свежайшего хлеба с сыром. Согреваюсь.

Завтра отвезу Агбулута к знакомому портному, надо обновить по краям атлас. Как будет готово, загляну на рынок, куплю ведерко белой шелковицы, обсыплю старичка ягодами. И он оживет.